А кум Микеле, муж Ририккьи, встал и снял с гвоздя ружье.

— До чего докатился распутник! Является среди ночи к чужой жене! Пристрелю как собаку.

— Да ты что, рехнулся, Микеле? — завопила, вцепившись в него, жена. — Опомнись! В тюрьму захотел?!

Сперва у дона Федерико была мысль постучаться к куме Пеппе, но, поразмыслив, он решил воздержаться: Пеппа ведь тоже баба темная, поди знай, что ей в голову взбредет. Поколебавшись, он направился к центру. Должно быть, час и впрямь был очень поздний, потому что почти все огни в домах уже погасли; спускался густой туман, и холод весьма чувствительно пощипывал ввалившиеся щеки дона Федерико.

Кафе «Салерно» на площади было еще открыто, и мерцание желтой, словно глаз сонного великана, вывески отражалось на земле и на небе.

— Что это вы в такую рань? — притворно удивился Чиччо Бауданца, увидев на пороге дона Федерико. — Может быть, партию в бильярд? А то мы уже заканчиваем.

— Синьор Мусумечи уж наигрался в Катании, — возразил ему Марио Гулициа. — Откуда бы вы думали он возвращается?

Немногочисленные посетители кафе, дремавшие на стульях, сразу встрепенулись и открыли по дону Федерико перекрестный огонь злословия; бедный чиновник не выдержал и пустился бежать, а вслед ему неслись взрывы смеха.

— Спать! Спать! — твердил он, поспешно ретируясь к дому, чтобы отделаться от язвительных реплик, которые, казалось, готовы были раздавить его, словно захлопнувшийся железный ставень.

На следующий день он купил несколько тюбиков люминала и внимательно прочел приложенную инструкцию.

— Полтаблетки на ночь и три-четыре — в течение дня. Как хорошо! Белые пилюльки — крылатые вестники счастья! Прощайте, тетушка Ририккья, прощай, Минео, и кот, и Кратет, прощайте, вы мне больше не нужны!

Соблюдая все предосторожности, дон Федерико начал с небольшой дозы и постепенно увеличивал ее. Но сон все не приходил, лишь день и ночь слились в каком-то нереальном измерении под его тяжелыми, полуприкрытыми веками.

— Сон везде мерещится, а ко мне не идет. Отчего? — сетовал дон Федерико, ворочаясь с боку на бок.

Однажды вечером он решил принимать, таблетки, пока не заснет, раз уж доза, указанная в инструкции, на него не действовала. Он как-то сразу успокоился, съел на ужин яйцо всмятку и ломтик сыра и сел на постель, поставив на тумбочку кружку с водой.

— Так, первая пилюля, — сказал он, улыбаясь, и проглотил ее. — А тем временем возьмемся за энциклопедию и пустимся в плавание по широким просторам мысли. Вникнем в историю этих странных существ. О женщины, женщины!

Он так увлекся чтением, что потерял счет таблеткам, глотал их машинально, запивая глотком воды, и только после девятнадцатой почувствовал жжение в животе.

— Перебор, — констатировал он. — Хватит! Снотворное — яд, с которым организм справляется лишь до определенного предела.

Жжение все усиливалось, к тому же он вдруг почувствовал упадок сил и лег в постель, с тревогой подумав: хорошо бы вырвало. Доза слишком велика. С лекарствами шутки плохи. Его мучила жажда, и он с трудом дотянулся до кружки, чтобы выпить воды.

— Наконец-то засыпаю… Какой тяжелый сон… Давит, словно глыба. Перебрал…

Он засунул два пальца в рот, но странный вкус, приятный и отталкивающий одновременно, распространялся по всему телу, мешал сосредоточиться, непокорные мысли рассыпались множеством красных и зеленых точек.

Как хочется спать! Я, должно быть, переутомился на службе. В конце месяца всегда так. Но уж завтра непременно поеду в Катанию… Ах, эти автобусы, эти девушки, точно осыпанные искрами…

Его передернуло: он вспомнил, что на службу больше не ходит, просто в забытьи мысли перепутались, но думать о Катании было приятно, надо переехать туда, прочь из этого Минео, и снять комнату там, где его никто не знает.

Господи, сколько автобусов! И все мчатся по правой стороне улицы, жалобно поскрипывая тормозами. А девушки внутри, что они там делают? — недоумевал дон Федерико, охваченный предсмертным бредом. Стонут? Ну конечно, ведь у них так жжет в желудке! Скорее к врачу. Спешите, я тоже спешу вместе с вами, дорогие мои! Только, ради бога, перестаньте стонать! Эта боль пройдет, и вы уснете, как прекрасен сон: во сне порхаешь, словно бабочка! Сколько бабочек! Зеленые, синие, голубые… Что им нужно в моей комнате? И почему цыплята пищат под кроватью?! Пи-пи-пи! A-а, это цыплята кумы Ририккьи. Пусть их заберет. Мне чужого не надо. Фу-ты, какой противный писк. Он мешает мне любоваться бабочками. Вон их сколько налетело — целый рой. Ах, нежные крылышки… по лицу… по лицу…

Дон Федерико уже ничего не различал, ему только казалось, что его медленно-медленно опускают в узкий полутемный колодец. Но почему вниз головой? Другого способа, что ли, нет? Мало-помалу внутри колодца становится все темней, стены сдвигаются, и вот он уже чувствует липкую слизь, в которой увязают руки. Боже, какая холодная слизь!..

Только через несколько дней взломали дверь: трупный запах проникал оттуда, не давая покоя куме Ририккье и дону Кончетто Монако, мужу кумы Пеппы.

Дона Федерико нашли мертвым в постели. Скрюченный, он лежал на левом боку лицом к стене, засунув два пальца в рот, откуда свисала липкая вонючая слизь. Кроме плотника, взломавшего дверь, и соседей, пришел еще сержант карабинеров. Заметив на тумбочке два пустых тюбика из-под люминала, он произнес очень отчетливо, так, чтобы все услышали его голос — голос правосудия:

— Распутники, как правило, плохо кончают! Когда погрязнешь в пороке, остается один выход — самоубийство!

И никто не обратил внимания на то, что ворон Кратет тоже неподвижно глядит с крыши на покойного дона Федерико.