Однажды старушке Марии Магдалине страсть как захотелось молока. Грустит она у окошка, глядь — идет мимо козье стадо, и звучит в ясном утреннем воздухе перезвон бубенчиков.

— Добрый козопас, — просит она, — налил бы ты мне немного молочка.

Вспенилось парное молоко в миске, а чтобы в него пыль не садилась и оно дух не потеряло, убрала его старушка в ларчик. Пока суд да дело, озарились крыши, зазвонил колокол. Оделась она и пошла к заутрене. А там на главном алтаре в корзине с нарциссами, лилиями и анемонами спал Младенец Иисус. Но король Фридрих о том дознался, пришел с пышной свитой князей да баронов, с солдатами, вооруженными до зубов, ищет его.

— За Младенцем пришел? — спрашивают короля. — Он спит себе преспокойно в церкви.

— Ах, поп, ах, предатель! — закричал Фридрих. — А мы-то гоняемся за этим Иисусом по горам и долам.

Церковь окружили, тихо ударил колокол. Священник, хоть и носил темную сутану, как все попы, но душой чист был.

— Беги, сын мой, — говорит он Иисусу, — другого выхода нет.

Но тот горазд был на выдумки, и пришло ему в голову устроить в церкви переполох.

— О отец мой, Бог Морокун, сын Аллаха, — говорит он. — Сделай так, чтобы я превратился в мышь.

И тут же стал мышонком с серебряным хвостиком и смышлеными глазками.

— Мышь! Мышь! — кричит народ, на коленях молящийся Богу и утренней богине Авроре.

Что тут началось! Ясное дело, Иисуса не нашли.

— Ваше Величество, — докладывают солдаты, — все королевство в панике.

Корзина с нарциссами как стояла на алтаре, так и стоит, а Иисуса нигде нет. Спрятался мышонок Иисус в доме Марии Магдалины, а поскольку был он голоден, то выпил молоко да и улегся спать прямо в миске. Старушка воротилась, открывает ларчик и видит: миска пустая, а в ней мышь спит. Что за напасть! Позеленела она от злости, хвать мышонка — и оторвала ему хвост. Иисус-мышонок проснулся от страшной боли, кинулся бежать, вместо хвоста тянется за ним след кровавый. Гоняется старушка за мышонком по всему дому, а он от нее. Со стола на стул, со стула на комод, с комода на кровать, с кровати на окно, залитое солнцем, с окна на крышу — поди его достань. А Иисус уж и сам себя мышонком считает, жалко ему хвоста.

— Добрая Мария Магдалина, — плачет он, — отдай мне хвост.

А ту голод мучает, да и откуда ей знать, что мышонок — это Иисус?

— Ладно, — смилостивилась она наконец, — принесешь молока — отдам тебе хвост.

Слез мышонок с крыши, отправился на поиски. Приходит на луг, видит — овечка притомилась от жары, отдыхает.

— Овечка, овечка, дай мне немного молока.

— Принеси травы, тогда дам.

Бродит мышонок по лугам — все луга солнцем выжжены, пришел в дремотный сад, растущий на камнях.

— Сад, а сад, дай мне немного травы, я отнесу траву овце, овца даст молока, молоко я отнесу старушке Марии, Мария вернет мне хвост.

— Где ж я тебе ее возьму? Разве не видишь, что вокруг голые камни? Мне бы воды, жажда замучила.

Мышонок снова в путь: пробежал под тенистой оливой, перебрался через холм, пролез сквозь колючие заросли, вышел к ручью.

— Ручей-ручеек, дай, пожалуйста, воды. Водой я напою сад, в саду вырастет трава, траву я отнесу овце, овца даст мне молока.

Отвечает ручей с грустью:

— Как же я дам тебе воды, если туча не дает мне дождя?

Мышонку и передохнуть некогда: бежит он через засохшие леса, через выжженные луга, прибегает к тихому морю.

— Молю тебя, море, сделай так, чтобы из твоих глубин родилась туча! Туча прольет дождь, наполнит ручей, ручей даст воды, водой я полью сад, сад зацветет, зазеленеет, даст мне травы, траву я отнесу овце, овца даст молока для старушки Марии Магдалины, которая оторвала мне хвост.

Но морю хотелось спать. Нежной и сонной была морская равнина, лишь мелкая зыбь ходила по ней, плавно переливаясь.

— Ох, мышонок, только тебя мне не хватало!

— Так я же Младенец Иисус.

— Ты Иисус? Что-то не верится.

Сжалилось, однако, море и — ох! — выдохнуло из себя струйку воздуха, до того тоненькую, что только зоркий глаз дельфина заметил. Так появилась тучка, поплыла в небо, покачивается, посверкивает, сверху на море глядит, как оно свои волны на берег катит, о дожде и не думает.

— Тучка-облачко, облачко-тучка, помоги, — просит мышонок. — Худо мне без хвоста.

Потянулась туча, зевнула и говорит:

— Так и быть.

Закружилась она играючи, завихрилась — пошел из нее дождь, наполнил ручей. Зачерпнул мышонок воды в кувшин, отнес в сад, полил каменистую землю, трава выросла.

— Сад, родимый, дай мне травы!

Дал сад травы, отнес мышонок траву овце, овца обрадовалась, дала молока, мышонок взял молоко и бегом к старушке, та перестала горевать, расцвела как роза, получил мышонок свой хвост.

Мчится он к нашему деревенскому кузнецу Марио Муссо.

— Приклепай мне хвост. Его оторвала старушка, у которой я выпил молоко.

— Ладно, только уговор: не ешь моего кота, у него глаза горят как уголья, зимой меня греют.

— Не бойся, не съем.

Раздул кузнец мехи, накалил железо, гнул, стучал, приклепал хвост.

— Спасибо тебе, друг, знаешь, а ведь я — Иисус, превратившийся в мышь.

Засмеялся Марио Муссо.

— Иисус? Где-то я слыхал это имя.

Отправился мышонок восвояси, но тут свалила его болезнь. Приходит доктор, в шляпе, книга под мышкой, осмотрел его, ощупал, назначил мазь.

— Она хоть и пахучая, — говорит, — да не щиплет и жар хорошо снимает.

Намазал доктор мышонка мазью, а он возьми да умри. Умер мышонок, Иисус наш всемогущий. Зазвонили колокола, старушка Магдалина плачет, убивается, локти себе кусает. Отнесли мертвого Иисуса-мышонка в пещеру, и пришли поклониться ему все, кто живут на земле: и воробей, и ягненок, и коза, и петух, и цыпленок, и трава-мурава, и матушка-фасоль, и сверчок, и та туча, что пролила дождь, и свет сияющего солнца.

Тут и сказочке конец.