Я потребовал, чтобы они предоставили мне два словаря синонимов (Дорнзайфа и Верле-Эггерса), этимологический словарь Клуге, грамматику Хойера и двухтомный энциклопедический словарь, изданный в ГДР. Уильям записал точные названия книг, а я указал ему книжный магазин в Нью-Йорке, где можно было их заказать. После этого они сняли с меня наручники.

Есть все основания полагать, что супруги Дорранс в то воскресенье не ездили в гости, а с какой-то удобной позиции наблюдали за домом, сидя в машине. Если бы Т. появился на Бенефит-стрит, для них игра была бы окончена. «Чтобы ты держал язык за зубами, мы собирались предложить тебе столько денег, — впоследствии призналась Т. Элиза, — что ты не смог бы устоять».

С точки зрения Уголовного кодекса речь идет, следовательно, о весьма незначительном случае насильственного лишения свободы. Опытный адвокат с легкостью представил бы его невинной шуткой и добился бы полного оправдания Доррансов. С другой стороны, нельзя не подчеркнуть, что Т., хотя и не пытался бежать и даже принял условия Доррансов, был подвергнут домашнему аресту не по своей воле и лишение свободы было для него не условным, а вполне реальным.

Т. решает использовать свое новое положение, чтобы заняться наконец проблемой структуры текста, основанного на свободной игре ассоциаций, которая его давно интересовала. Эта деятельность приводит к потрясающим результатам: оказывается, к примеру, что штутгартовскую пивоварню Вулле приходится переместить в Дельбрюк, а это обстоятельство позже, когда он опубликует свои опусы в серии красных брошюр Макса Бенса, приведет к возмущенному отклику постоянного читателя Т., некоего Юргена Беккера из Кёльна. В конце февраля (1971) он забрасывает эти экзерсисы и приступает к работе над рукописью «Мое исчезновение в Провиденсе».

Само собой разумеется, что после прочтения первых же разделов рукописи речь заходит о трудности ее будущей публикации. Уильям, Элиза и Т. понимают, что даже анонимное опубликование выдаст место пребывания Т. В конце концов, в Провиденсе исчез и разыскивается полицией один-единственный писатель.

Элиза помогает Т. в переводе кусков рукописи на английский, что необходимо для вечернего чтения и для чего Т. сначала показывает ей перевод, сделанный им самим, а затем она корректирует его текст с точки зрения лингвистической правильности и благозвучия. Когда мы доходили до мест, в которых содержался намек на мои чувства к Элизе, мы прекращали чтение - но отнюдь не по тем причинам, которые подразумеваются у Данте в его знаменитой фразе «В ту ночь мы больше не читали». Элиза в этих случаях просто вставала, говоря, что ей надо что-то сделать по дому.

Когда наступила весна, я по нескольку часов в день проводил в саду. То помогал Элизе сажать клубни георгинов, то перекапывал землю между рядками малины. У меня сложилось впечатление, что для нее важнее урожай, чем красота самих растений.

Однажды, когда мы с ней подвязывали клематис и, стоя рядом, распутывали гибкие стебли, я обнял ее за талию, и она не стряхнула мою руку. Слегка чмокнув меня в щеку, она как бы подвела черту под этим эпизодом и направилась к дому. Я не пошел за ней, хотя знал, что Уильяма дома нет.

На описание даже этой сцены Уильям никак не отреагировал. Он принял ее к сведению, как будто прочел в каком-то романе. Элиза тоже вела себя так, словно услышанное не касалось ее лично, и с невозмутимым видом продолжала разливать чай.

Элиза начнет расспрашивать Т. о его жене: почему она живет отдельно, как они познакомились, есть ли у них дети и, если есть, не ездит ли он иногда из Мюнхена-Т., следовательно, живет в Мюнхене! — в Западный Берлин, чтобы с ними повидаться. Из вопросов Элизы и ответов на них опять выплывают эпизоды из жизни Т. Для Т. постепенно вырисовывается структура его будущего романа.

Т. снится, будто он из аэропорта Темпельхоф сообщает жене по телефону о своем возвращении из Америки раньше намеченного срока. Лишь повесив трубку, он вспоминает, что самолет, на котором он летел, потерпел аварию над Атлантикой. И когда служащий авиакомпании в свою очередь звонит его жене, чтобы сообщить о прискорбном факте, жена отказывается ему верить и утверждает, что это явное недоразумение: она только что разговаривала со своим мужем по телефону.

Т. расскажет Элизе о поэтическом семинаре, на который его пригласил профессор Карвер. Тринадцать студентов выпускного курса, в том числе два негра, анализировали два варианта двух строк из стихотворения Гёте «Свидание и разлука». В первой редакции эти строки звучали так:

Я набросал для Элизы свою версию толкования обеих редакций. Она рассмеялась: «Ваш Гёте, видимо, отличался необычайным тщеславием».

«А как было у вас с женой? — спросила она потом. — У кого из вас душа рвалась на части? — И добавила: — Уж я позабочусь, чтобы ты ушел в первой редакции, если когда-нибудь покинешь Провиденс!»

Когда Т. читает написанное днем, Уильям слушает с интересом, но в принципе остается неудовлетворенным. «Удивительно, — заметит он однажды, — что, живя под домашним арестом в условиях полной свободы творчества, позволяющей, казалось бы, осуществить самые грандиозные из твоих замыслов, ты вместо этого занимаешься вещами сиюминутного свойства, да еще и излагаешь их прямо в лоб. Значит, ты остаешься субъективным. Что ж, очень жаль!»

Итак, Уильям жаждет объективной литературы. Мне еще не удалось четко определить, что он за человек. Но мало-помалу становится ясно, что его склонности должны привести его в сферу точных наук. Может статься, он проводит какой-то эксперимент.

В какой точке сошлись тяга Уильяма к науке и тоска Элизы по развлечениям (назовем это так)? Значит, нужна будет еще одна ретроспекция. Мотивы супругов Дорранс, очевидно, окажутся вообще наиболее обширной темой романа, если, конечно, твердо решить отказаться от само собой напрашивающихся банальных ходов садистско-мазохистского толка. Ибо от инфантильной сексуальности к той мечте, которую стремятся осуществить Уильям и Элиза, прямого пути нет.

Т. не удается успокоить Доррансов, которых тревожит будущая публикация романа, хотя он и заверил супругов, что с юридической стороны гарантирует им невозможность идентификации. «Дело не в этом, — возражает Уильям, — а в том, что нам придется уехать из Провиденса, если эта история выплывет наружу». Т. предлагает изменить имена и место действия, однако и сам не очень уверен, что ему удастся поменять Провиденс, скажем, на Саванну.

Впрочем, избрав местом действия дом Стефана Гопкинса, он уже внес в роман элемент вымысла! А может, и супруги Дорранс на самом деле вовсе не Дорранс? Правда, Провиденс остается Провиденсом.