Я продолжал исследования, стремясь усовершенствовать аппарат и одновременно расширить сферу его применения в ортопедии и травматологии. Меня уже не надо было убеждать в том, что, отказавшись от традиционных методов, можно с помощью аппарата лечить переломы костей, при том лечить в пять-шесть раз быстрее. Все более убеждался я, что у костной ткани огромные возможности для регенерации, как у мышц и кожи. Практика подталкивала к мысли: а не наступило ли время сделать шаг вперед, заняться новыми сложными проблемами ортопедии и травматологии.

г. Курган, КНИИЭКОТ.

Снова обратился к литературе, по-прежнему отдавая изучению ее свободные от обычных врачебных забот ночи. Вычитал, что еще в девяностые годы прошлого столетия русский хирург А. С. Дмитриев предпринял попытку, довольно успешную, удлинить бедро, укороченное после неправильно сросшегося перелома. Потом, во время первой мировой войны, многие хирурги, следуя его примеру, делали то же самое и не менее благополучно. Но, к сожалению, еще больше было неудач. Одержимый поисками, я провел очередной отпуск в Москве, в Ленинской и Центральной медицинской библиотеках. Появилась необходимость обратиться к хранившимся там книгам зарубежных ученых. Со знанием иностранных языков у меня, признаться, было худо, но с помощью знакомых я нашел довольно крепких переводчиков, которые за плату переводили для меня нужные статьи с английского, итальянского, немецкого, греческого, даже индийского и египетского языков. Правда, я узнал из этих публикаций, что операция не только всей конечности, но даже бедра — по твердому убеждению авторов — возможна лишь у очень немногих больных, ибо такая операция «крайне серьезное вмешательство в организм человека, связанное с возможно тяжелыми последствиями», как писал авторитетный американский ортопед Коррэл.

Прогноз, что и говорить, был мрачным… Но ведь у Коррэла и других, рассуждал я, не было аппарата, с помощью которого доказана большая способность костной ткани к регенерации, росту. Перед глазами стояли лица тех, кого удалось поставить на ноги с помощью аппарата. И я никак не мог согласиться с выводами зарубежных маститых коллег.

По возвращении домой поделился своими соображениями с врачами больницы, с Я. Д. Витебским, ныне широко известным в научном мире хирургом — новатором, профессором, доктором медицины, заведующим Курганской научно-исследовательской лабораторией хирургической гастроэнтерологии, а в те годы заведующим нашим хирургическим отделением. Яков Давидович ответил коротко, но веско:

— Дерзай, Гавриил! И рассчитывай во всем на нашу поддержку. Нам разрешили построить виварий. Конечно, он ни в какое сравнение не идет с нынешним виварием нашего НИИ — крупнейшим в Европе, с его прекрасными условиями для экспериментально-теоретических исследований, но тогда я был рад и такому — расположенному в худом сарае, на десять собачек, которые все время стремились разбежаться, что, впрочем, не один раз им удавалось, поскольку не было в виварии обслуживающего персонала.

Число желающих лечиться по нашим методам росло постоянно. В хирургическом отделении областной больницы у меня сначала было 10, потом 15—20—30 больных. До предела заставили мы койками всевозможные «пустующие пространства», однако и это не помогло. Письма от страждущих шли не только из Зауралья. Все чаще обращались за консультацией, с просьбой о госпитализации инвалиды войны, последствия которой — увы! — по-прежнему видели на каждом шагу.

Вскоре мне предложили перебраться в Курганский областной госпиталь инвалидов Великой Отечественной войны, на должность заведующего вновь открывающегося хирургического отделения. Согласился охотно.

И сегодня с благодарностью, теплотой вспоминаю это небольшое, по-прежнему расположенное в окружении тополей за железнодорожным мостом лечебное учреждение, в котором мне довелось проработать почти целое десятилетие.

Настойчиво продолжая свой поиск и не считаясь со временем, я старался активно действовать, совершенствовал свой метод лечения, разрабатывал новые методики, улучшал конструкцию аппарата. У нас в Кургане необходимых условий для экспериментирования в те годы еще не было, и мне предоставили возможность ездить для этого в Свердловск, в НИИ травматологии и ортопедии. Тогда же я услышал одобрительные отзывы о своих исканиях от авторитетов отечественной хирургии — профессора А. М. Ленде, С. Я. Терновского, В. Д. Чаклина, Ф. М. Богданова. Академик Н. Н. Приоров, работавший директором Центрального научно-исследовательского института травматологии и ортопедии (кстати, сейчас ЦИТО носит его имя), пригласил меня выступить на заседании ученого Совета своего НИИ, а затем перед активом Московского общества ортопедов и травматологов.

Журналисты и зачастившие к нам в госпиталь многочисленные гости обращали внимание на такое обстоятельство: у нас не было больных с отрешенным, печальным взглядом, полным безысходности, не было пессимистов, каких в те времена в ортопедотравматологических клиниках можно было видеть сплошь и рядом. Наш госпиталь окрестили «веселой больницей». Помню, девчата из нашего отделения однажды устроили танцы под Новый год. С аппаратами на ногах танцевали! Конечно, это «пахло» нарушением больничного режима, но, согласитесь, почему не потанцевать девушкам, которые прежде годами с трудом передвигались, да и то на костылях, а теперь могут покружиться в вальсе! В общем, я, заведующий отделением, не мог наказать людей за то, что они почувствовали себя здоровыми. Придя на работу утром 1 января и проверив аппараты, надетые на ноги повеселившихся накануне пациенток, я увидел, что аппараты в порядке. Это обрадовало: раз аппараты, как и выздоравливающие пациентки-танцовщицы, чувствуют себя хорошо после прямо-таки экстремальной нагрузки, значит, конструкция надежна, прочна, не подведет!

Признаюсь, я закрыл глаза на то, что и в дальнейшем «танцминутки» проводились то одной, то другой палатой. Благо, вальсы и фокстроты сопровождались веселым смехом, «маскировавшим» эти необычные для ортопедических больниц мероприятия.

Мы разработали специальный курс «Как вести себя ортопедотравматологическим больным после выписки». Сделать это было непросто, потому что рекомендации давались людям, которые годами, а то и десятилетиями не могли сделать шагу без костылей или ортопедической обуви, а теперь, избавившись от недугов, вдруг чувствовали, что и ходить-то они как все люди не умеют.

Развивая, совершенствуя способы лечения ортопедотравматологических больных, мы прошли через множество экспериментов. Это позволило разработать сотни бескровных методик лечения (без операции) с помощью нашего аппарата. Но начало было положено в 50-е годы, в областной больнице и госпитале инвалидов войны. Именно тогда в ортопедическом словаре рядом с термином «компрессия», то есть «сжатие», появился еще один — «дистракция», что значит «растяжение», и в медицинском мире заговорили о компрессионно-дистракционном остеосинтезе, как мы назвали свою систему лечения заболеваний опорно-двигательного аппарата человека.

Но мало сказать — заговорили. Я все чаще стал принимать не только больных, жаждущих исцеления, но и врачей-ортопедов, приезжавших в Курган нередко без всяких командировок, в счет личных отпусков — чтобы увидеть, узнать «из первых рук», что же это за аппарат и метод разработаны в далеком сибирском городе…

Никогда не относил себя к любителям сенсаций. Советские медики работают не ради рекламы, не ради того, чтобы ошеломить мир какой-то сногсшибательной неожиданностью, а во имя здоровья человека. Меня всегда, мягко говоря, удивляет склонность иных журналистов, особенно из буржуазных средств массовой информации к гиперболизации, их стремление рассказывать о достижениях курганской школы ортопедов и травматологов, используя прилагательные только в превосходной степени, словно о каком-то волшебстве, преподносить их шумно, с помпой. Но даже в те первые годы, подчас очень скромно набранные петитом на последних страницах, сообщения о результатах лечения ортопедотравматологических больных методом компрессионно-дистракционного остеосинтеза, разработанного в мало кому известном зауральском городе Кургане, волей-неволей производили впечатление грома среди ясного неба. Вокруг наших работ закипели страсти. Вспоминаю, когда я выступал на созванной в Свердловске конференции по применению металла в хирургической практике, слушатели — а среди них было много признанных в стране и за рубежом авторитетов в области костной хирургии — даже не поверили, что наши больные встают после операции при иных ортопедотравматологических заболеваниях, скажем, при таком очень непростом, как компрессионный артродез коленного сустава, на 3—4-й день, что через 14—15 дней они начинают ходить без костылей, через 16—18 дней мы снимаем у них аппарат, а спустя еще неделю-другую выписываем домой. Ведь при традиционных методах на лечение требовалось 5—6 месяцев.