- Это дочка Каримова, он хозяин здесь! За нее тебя через мясорубку пропустят, котлет

   наделают и собакам скормят! Это к её папаше я думал подвалиться с золотом!

   Мы расстроились. Добавили еще, и совсем захмелели. Тут на соседний стул запрыгнула симпатичная белая кошечка и стала ластиться ко мне,

   -- Смотри, персиянка! -- обрадовался Сергей. -- Твоей Лейлы землячка. Давай угостим ее!

   -- Конечно, в чем же дело, -- ответил я и, обернувшись к стойке, крикнул бармену:

   - Гарсон! Три Виски... Три Вискаса с содой! Живо!

   Бармен, молодой таджик, подошёл к нам и на чистейшем русском языке презрительно выдал:

   -- Пьянь залётная! Кончайте выступать! А то будет Вам

   и вискас и сникерс и тампакс! И всё в одно место! Это Вам не Россия! И не семидесятые

   годы. Давайте, отчаливайте, пока целы!

   От его агрессивности мы немного протрезвели и быстренько удалились. Понимали, что затевать скандал не время и не место.

   Пока шли, Кивелиди меня наставлял: "Пойдешь дворами.

   К ментам и солдатам местным - не подходи! По-русски

   не разговаривай. Машину увидишь, -- прячься!

   У нас тут каждая ночь - Варфоломеевская!"

   -- Да знаю я! В девяносто втором году, на Мостопоезде, меня солдаты грабанули -- часы и

   кошелек отняли. Потом приказали куртку кожаную снять, которую мне мать только что на

   последние деньги купила. А я прикинул, какая разница, от кого смерть принимать - от

   солдат сейчас или от матери через час и побежал восьмёрками! Второй раз может не

   повезти. Тем более, голодных сейчас больше, чем тараканов в столовой!

   Выкурив по последней сигарете, и поговорив за жизнь еще немного, мы разошлись до завтрашнего дня. Я пошел к Лешке Суворову, у которого мы с Лейлой имели кров и пропитание.

   2. Пристанище и хозяин. Федя становится Фредди.

Появились соперники. Сборы в дорогу.

   Старый мой приятель и однокурсник Лешка Суворов жил один в бараке на улице Дзержинского. Поблизости так и остался стоять бюст Сокола Революции. В юности я не раз задавал Лешке вопрос о необходимости присутствия около его дома бюста Лучшего Чекиста Прошлого, Настоящего и конечно - Будущего.

И Алексей Суворов сурово мне отвечал:

   " Он стоит здесь затем, чтобы ни одна любопытная сволочь не проникла на мою улицу и не узнала, как я живу!"

Деревянные бараки для русскоязычных переселенцев стали появляться в Душанбе на заре Советской власти. Люди, с помощью которых теоретики марксизма - ленинизма готовили прыжок из феодализма в коммунизм, прибывали со всех концов Советской страны. Родители Лёхи также приехали строить Светлое Будущее. Но они не дожили до своей Мечты. Может это и к лучшему...

   Мы заняли одну из комнат, с облупившимися обоями, прогнившим полом и обвалившимся потолком. Я подремонтировал всё, что сумел. Воздвиг из досок и старого матраса ложе. Лейла вымыла пол, подклеила обои и повесила занавески, найденные в комоде.

   Жену и двоих детей Лёха отправил в Россию к знакомым. Обещал воссоединиться месяца через два. Но подзадержался. Домик, в котором он родился и вырос, могилы родителей, или ещё что-то, чего не выскажешь словами, не отпускали его.

   Маленький, сухой, с внимательными глазами, он любил застолья,

пышных женщин, анекдоты, шутки ... Его выдумке мог позавидовать знаменитый Остап Оглы ибн Сулейман.

   Планы быстрого обогащения рождались в его кудрявой голове так часто, что времени на их претворение в жизнь не оставалось. Следствием этого маленького недостатка были: чёрный полуразвалившийся барак, еда - что бог пошлет, и задумчивые глаза мученика - мыслителя...

   О разговоре в пивбаре я пока молчал. Таков был уговор с Серёгой. Но совсем ничего не сказать я не мог, потому что Лешке, как никому, нужна была какая-то надежда. Месяц назад у него по всему телу пошли язвы. Его пытались лечить, но безуспешно. В конце второй недели врачи развели руками: "Эффективных лекарств нет, и вряд ли они появятся в ближайшее время". Посоветовали двигать во Францию или Германию. Лёшка не внял добрым советам и пошёл на прием к Марусе, живущей поблизости и практикующей с помощью заговоров, спиртовых настоек и мануальной терапии. Она сделала всё, что смогла и чуточку больше, потому что, когда Суворов говорил о ней, его лицо делалось счастливым.

-- Скоро, Леша, у нас будет достаточно денег на хороший портвейн и приличную ливерную колбасу, - тихо сказал я, потом вынул бомбу "Памира" из видавшей виды пластиковой сумки и продолжил:

   -- Возможно, наскребём и на лечение! Где-нибудь в Штатах...

   -- Что-нибудь надыбал? -- недоверчиво спросил Суворов, и в его глазах загорелся давно потухший огонёк.

   -- Да, мой хороший! Наклёвывается экспедиция. Похоже, проклятые капиталисты интересуются оловом Кумарха. Надо бы туда сбегать и взять пробы. Как ты на это смотришь?

   Лёха молчал. Пауза затягивалась. Тогда я с пафосом сказал:

   -- Давай выпьем, Леха, за процветание всего человечества и его

   представителей, то есть - нас с тобой!

Моё воодушевление передалось другу. По его лицу было видно, что мечты о процветании -- это святое, и трогать их, не помыв руки -- кощунство. Не сговариваясь, мы поняли, чего нам недостает в этот исторический момент!

   Под аккомпанемент, противно капающей, ржавой воды, мы нашли стаканы, первозданная прозрачность которых, была подернута дымкой нищеты и убогости. Когда я взял в руку это хрупкое творение человеческого гения, мне показалось, что кусочек мутного стекла - моя Душа. Её, как и стакан, трогали разные руки...

   Смою ли я когда-нибудь грязь, прилипшую ко мне? И чем?

Налив себе и Лёхе до краёв, я залпом выпил. Портвейн оказался

   крепким. Мы крякнули и потянулись к тарелочке... Щербатая,

   с зияющей трещиной, она гордо исполняла незамысловатую

   обязанность: Кружочки чайной колбасы, несколько перьев зеленого

   лука и великолепная гроздь винограда создавали аппетитный натюрморт,

   достойный кисти Поля Сезанна!

   Эту незамысловатую красоту, созданную Лёшкой в порыве радости, мы разрушили за полчаса. Лишь виноград напоминал о былой экспрессии живой картинки.

Лейла что-то готовила на кухне. Судя по запаху -- плов. Но не иранский, а наш, родной, среднеазиатский, из голубей, которых наш хозяин наловил во дворе с помощью большого медного таза. Деньги Лейла берегла для Москвы и мясом с рынка нас баловала не часто.

   ***

   Покрутив головой и убедившись, что никого рядом нет, Суворов подмигнул мне и выдал:

   -- Насчет олова и проклятых капиталистов ты это здорово придумал. Ценю! Но почему-то тебе не верю! Не то время. Чёрный! Сейчас в горы, ни за какие коврижки, никто не сунется!

   -- Сунутся, Леха, сунутся. Мы первые пойдём...

   Лешка долго смотрел мне в глаза, а потом выдал, словно просканировал мой мозг вдоль и поперёк:

   -- Олово Юго-Восточной Азии вдвое дешевле. Даже я это знаю. Не надо лезть на высокогорье и штольни в мерзлоте ковырять!

А в тех краях... Все, что есть в тех краях, не считая

западного Таджикистана, -- это золото Пакрута, но его очень немного. Еще есть Уч-Кадо. Не темни, Черный, давай, колись!

Ну, в общем, я и раскололся. Может, и понадобится Лешка. Народа всякого он знает много, да и хата его может пригодиться для перевалки. В любом случае я подкинул бы ему зелёных.

   Докопался до правды - пусть отрабатывает!

   Перед сном я пытался уговорить Лейлу не ехать с нами. Просил остаться с Лешкой в "тылу". Она, будучи восточной женщиной, не спорила со мной, но в ее миндалевидных глазах блестели слёзы.