— Так что же, я, по-твоему, вор? — покраснел Барковский. — Ты мне не доверяешь?.. Ты, пустозвон, мне, пожилому человеку?..

— Запомни раз и навсегда, товарищ Барковский, — решительно начал Ярошка и пальцами откинул косточку на счетах. — Счет точность любит — раз! — Откинул еще косточку: — Цифры — упрямая вещь, два! И без справки от мельника Шаплыки я ничего тут изменить не могу, три! — И он в последний раз, уже с нескрываемой злостью, отбросил еще несколько косточек.

Видимо, они долго еще спорили бы, не появись в это время в канцелярии сам мельник. Алесь заметил, как Барковский в ответ на приветствие мельника украдкой подмигнул ему. И когда Ярошка предложил тому подтвердить свои сведения, мельник склонился над столом и сказал язвительно:

— Счетовод, а не видишь, что цифра «пятнадцать» зачеркнута. Черточка, правда, слабая, но, однако, вот она. — И он провел по цифре черным ногтем.

— Теперь-то я вижу, когда ты пальцем поработал лучше, чем карандашом, а раньше никак не мог догадаться. Пояснее писать надо, товарищ Шаплыка. А ты, Барковский, не горячись!

— Будешь горячиться, когда ты ко мне всегда придираешься, — обиженно отозвался Барковский.

Стукнула дверь, и в канцелярию вошли Антон Самусевич и Захар Рудак. Видимо, до этого они о чем-то основательно поспорили, потому что оба были недовольны и хмуры. Поздоровавшись с Алесем, присели около председательского стола.

— Ты, видать, заждался меня, товарищ Иванюта? — несколько безучастно поинтересовался Самусевич.

Алеся это задело, и он сердито сказал:

— Хожу вот по двадцать раз из-за пустяков — только время теряю.

— Точнее, товарищ Иванюта... Точнее! — не без злости сказал Самусевич, принимаясь за газету, лежавшую на столе.

— Можно и точнее: вы срываете строительство! Где ваши люди? Если так начинается, то что же дальше будет? Два человека всего нужны геодезистам, и тех нету! Обещали камень собирать, а где он?

— Спокойней!.. Не кричите на меня, товарищ Иванюта, я к вам на работу не нанимался. Почему это, скажите пожалуйста, одна наша «Червоная зорька» должна давать людей? А латыши и литовцы где, а?

Даже Павлюк Ярошка от стыда не мог поднять глаз над столом. А Захар Рудак не вытерпел. Он подошел к столу, за которым сидел Самусевич, и, глядя прямо в лицо председателя колхоза, загудел мощным басом:

— Дьявол, сам черт вами крутит, Антон Григорьевич! Вы что, шутите, что ли, елки зеленые? Будете вы выполнять волю собрания или нет?

Это вывело Самусевича из равновесия.

— Не забывайте, товарищ Рудак, что покамест я здесь хозяин!

— Хозяин — собрание, а вы — исполнитель его воли. Коммунист должен бы знать это.

— Да чего вы кипятитесь? — попробовал успокоить всех Самусевич. — Сколько человек нужно сегодня? Сколько, товарищ Иванюта?

— Два — чтобы таскать ленту и носить теодолит...

— Ну, так сейчас они будут.

Но Рудака, напористого и прямолинейного, это не успокоило. Уже подойдя к двери, он обернулся.

— Мы с вами еще на партсобрании поговорим, Антон Григорьевич!

— Вот попробуйте работать с таким бригадиром и парторгом, — неизвестно кому пожаловался Самусевич. — А-а... вот и хорошо, что ты явился, — встретил он Кузьму Шавойку, который как раз в это время вошел в колхозную канцелярию.

— А что случилось? — По покрасневшим глазам Шавойки было видно, что он под хмельком.

— Пойдешь геодезистам помогать, теодолит этот самый носить будешь... Да возьми еще кого-нибудь из рудаковской бригады.

— Как тебе не стыдно, Кузьма? — упрекнул его Алесь. — Выходишь на работу, а язык заплетается... Еще комсомолец!

— Лишь бы ноги не заплетались! — огрызнулся Шавойка.

Разговор оборвался с появлением инженера Березинца и геодезистов.

Алесь шагнул им навстречу и поздоровался.

— А я не хотел беспокоить вас, думал, что еще спите.

— Мы не спать приехали, а работать, — ответил аккуратно одетый и по-военному подтянутый Березинец. — Верно, товарищи? — обернулся он к Грабовскому и Мальковой.

— Давайте людей, — решительно заговорила вертлявая Малькова. — А то у нас столько времени даром пропадает!

— Вот вам товарищ Шавойка, он еще хлопца позовет, — ответил Алесь. — И желаю успеха, товарищи.

— А где будет находиться наш так называемый штаб? — спросил Березинец, и, когда Алесь сказал, что временно в колхозной канцелярии, все вышли на улицу. Видно было, что инженер Березинец и его геодезисты в самом деле не привыкли терять время.

— Ну, что я говорил? Вот и люди, было чего горячиться! — оправдывался перед Алесем Самусевич.

— Было чего горячиться, Антон Григорьевич. Если с вами спорить так каждый день, толку мало будет. А вы сами должны были идти навстречу. Уже сколько дней прошло, а хоть бы один воз камня подвезли.

— Всему свое время... Тут у меня жатва на шее, а ты заладил со своим камнем!

— Так, может быть, откажемся от строительства?

— Ну, тихо, тихо! — успокоил Самусевич. — Пошлю людей и за камнем. Только не ершись попусту!..

Горько было на душе у Алеся. Он, правда, знал, что всякое строительство начинается с мелких хлопот, но никогда не предполагал, что у себя на родине ему придется трепать нервы из-за двух человек, вымаливать воз камня, когда нужны тысячи и тысячи таких возов, выслушивать нарекания на латышей и литовцев. Сколько пафоса и поэзии было на празднике, когда все это начиналось, — и вот волна прошла, рассосалась, и вместо нее вяло журчит и виляет по каменистому руслу споров немощный ручеек официально поддержанной инициативы. Что можно сделать с такими неповоротливыми людьми, как Самусевич? Надолго ли хватит напористости Рудака, слишком прямолинейной, чтобы не раздражать людей, и слишком многословной, чтобы быть достаточно действенной? И не пора ли самому побывать у соседей, чтобы по крайней мере более полно представить себе истинное положение дел и отношение к стройке?

Решив так, Алесь пошел домой и начал собираться в «Пергале». Даже мать почувствовала, что он придает этому особое значение. Он старательно начистил ботинки, навел блеск черной суконкой и, аккуратно сложив ее, завернул в бумагу — еще может понадобиться. Потом тщательно почистил свои темно-синие брюки и, надев белую шелковую рубашку, долго рассматривал воротник, расшитый затейливым узором. «По платью встречают», — думал он, и ему хотелось, чтобы, несмотря на молодость, все видели в нем человека серьезного и аккуратного.

Мать была несколько удивлена такими сборами, но, не подавая виду, достала из шкафа широкий вышитый отцовский пояс, сказала:

— На, возьми, когда-то это считалось красивым... Да и теперь, видимо, не худо...

Алесь, подпоясавшись, покрутился перед зеркалом, пригладил светлые взлохмаченные волосы и, сказав матери, что идет в гости к Йонасу, вышел из хаты.

Как только Алесь оказался за селом и увидел дорогу на «Пергале», он почувствовал волнение. Казалось, все вокруг отвечало его сегодняшнему настроению, в котором, по правде говоря, он и сам не отдавал себе вполне отчета, потому что рядом с деловыми соображениями жили и еще какие-то, неуловимые, но приятные. Три сосны на пригорке, схожие как три сестры, казалось, понимали это и, раскачиваясь на ветру, словно шептали: «Знаем, знаем... Разве только о Йонасе ты думаешь?» И Алесь должен был себе признаться, что не только встреча с другом, не только разговоры о строительстве занимали его. «Неужто она запала мне в сердце?» — думал он об Анежке; образ этой девушки снова всплыл перед ним... Стоит такая задумчивая, а в красивых черных глазах, кажется, вот-вот блеснут слезы. «Бедная», — думал Алесь, и ему становилось от этого тревожно и хорошо на душе. Времени для размышлений было достаточно. Хотя от Долгого до «Пергале» и недалеко — всего несколько километров, мысли так быстро возникают и так стремительно бегут, что, пока Алесь шел по этой дороге, он успел побывать не только там, где встретился с Анежкой, но и в Минске и в Москве, куда ему очень хотелось попасть. Он так задумался, что, когда очнулся, сразу даже не поверил, что Анежки не было рядом и что он с ней не говорил все это время...