ИРЛАНДСКИЙ СЕТТЕР
Объявление висело на двери телефона-автомата. Зеленым фломастером по белому полю. Я подошла ближе.
«Совершенно бесплатно отдается щенок, ирландский сеттер, очень красивый, умный, послушный, любит детей, прекрасный сторож, легко поддается дрессировке».
Объявление буквально вопило: возьмите! Бога ради возьмите щенка ирландского сеттера! Отдается, совершенно бесплатно!
А почему, собственно, бесплатно, подумала я. Ведь ирландский сеттер стоит дорого, чуть ли не полтораста рублей просят за щенка, а тут бесплатно? Почему все-таки?..
Мне вдруг захотелось пойти поглядеть на этого ирландского сеттера, что это за чудо-юдо такое, верх совершенства, собрание всех, какие только имеются, собачьих достоинств, которого отдают задарма…
К счастью, оказалось, сеттер жил не очень далеко от моего дома.
Дверь мне открыла девочка, худенькая до того, что, кажется, поистине могла бы проскользнуть в неплотно закрытую дверь автобуса, острые, чуть приподнятые плечи, длинная шейка, огромные, почти в пол-лица, темно-карие глаза в густых ресницах. При виде меня глаза ее блеснули, словно бы стали еще больше.
— Вы насчет щенка? — спросила она. — Насчет щенка ирландского сеттера?
Голос у нее был немного хриплый, слова она произносила торопливо, но довольно отчетливо. На вид ей было не больше тринадцати, от силы четырнадцать в самом начале.
— Да, — ответила я. — Ты угадала.
Улыбка окончательно затопила ее лицо, потом внезапно она стала серьезной, даже испуганной:
— А вы собак в общем-то любите?
— Люблю, — ответила я. — Разве иначе я бы пришла сюда?
— Тогда пойдемте, — сказала она.
Квартира показалась мне большой, низкие потолки, узкий коридор, как оно обычно бывает во всех панельных домах. Мне вспомнились слова одного моего друга: «Живу в панельно-печальном доме под самым низким потолком в Москве, всего лишь два метра сорок».
Нет, здесь потолок был все-таки повыше, должно быть, что-нибудь два семьдесят пять.
Комната, в которую мы прошли, была довольно большая, но до того уставлена различной мебелью, вазами, ковриками, какими-то бюстами, картинами на стенах, что казалась тесной и узкой.
Наверное, хозяева, подумала я, бездумно приобретали случайные вещи, словно в комиссионном магазине, здесь были собраны всякого рода предметы, и рыночная дешевка, и подлинные ценности.
Я села на диван, покрытый довольно красивой золотистой тканью, но с чудовищными зелеными плюшевыми подушками. Девочка сказала:
— Значит, так, меня зовут Ада, а вас как?
Я назвала себя.
— А меня мама звала Лина, я ведь Аделина, но Ларисе больше нравится Ада.
— Кто это Лариса? — спросила я.
— Жена моего папы. Когда мама умерла, папа женился на Ларисе.
Ада повторила еще раз:
— Значит, так…
Одернула на себе коричневый, довольно поношенный свитерок, торжественно произнесла:
— Сию минуту, все будет тип-топ…
И тут же выбежала из комнаты, а спустя мгновение в комнату ворвался, буквально ворвался, словно бы освободившись от неких пут, прелестный темно-рыжий, с подпалинами, лохматый щенок.
Это был чистопородный, без единого сомнения, «дворянин»: широкой лопаточкой морда, хвост закорючкой, толстые лапы — все свидетельствовало о его бесспорном происхождении.
— Вот, — сказала Ада, появившись в дверях. — Его зовут Джерри, и он уже просится.
— Джерри, — повторила я. — Так, так…
Ада испуганно глянула на меня:
— Вам не нравится имя? Тогда можно будет переменить, хотя он уже знает, как его зовут. — И она позвала: — Джерри!
Песик быстро подбежал к ней, встал на задние лапы, а передние положил ей на грудь.
Ада обернулась ко мне, как бы призывая вместе с нею полюбоваться на Джерри.
— Вам что, не нравится его имя? — снова спросила она.
— Почему не нравится? Имя, вернее, кличка вполне нормальная, просто ему скорей подошло бы зваться Шарик, или Тузик, или Рыжик…
— Разве?
Ада погладила щенка по мосластой голове.
— А он еще будет расти, — определила я. — Это будет здоровенный пес, не сомневаюсь!
— Что вы! — Ада замахала обеими руками. — Он больше расти не будет. Он таким и останется, а вы что хотите, чтобы он вырос? Да?
— Нет, не хочу, — сказала я. — Чем меньше пес, тем меня больше устраивает.
— Так он таким и останется! — воскликнула Ада. — Вот увидите, он не станет больше! Ни на один сантиметр…
Как же она жаждала отдать его! Но я все еще никак не могла понять, почему она хочет избавиться от щенка.
— Возьмите его, — Ада сложила вместе маленькие ладони. — У вас доброе лицо, ему у вас будет хорошо, вы его полюбите, его все любят, кроме… — Оборвала себя, потом продолжала снова: — Тут как-то пришла одна женщина, хотела взять Джерри, но у нее были такие злые глаза, что я испугалась за Джерри.
— Кто же его не любит? — спросила я. — Коль скоро начала, давай говори.
— Лариса, — ответила она. — Понимаете, она была в доме отдыха, и вдруг мне подкинули щенка, вот такусенького, чуть больше моей ладони.
— Ты сразу поняла, что это ирландский сеттер?
Она густо покраснела, видно, не приучена была лгать.
— Я все поняла, — сказала, отведя глаза в сторону. — Да и как было не понять? Но ведь Лариса никогда не взяла бы беспородную дворняжку!
— И тогда ты придумала окрестить его ирландским сеттером?
Ада кивнула:
— Да, именно тогда, и сама ему имя придумала.
— А почему именно ирландский сеттер? — спросила я. — Почему, скажем, не пудель, или эрдель, или еще там какой-нибудь высокопородный?
— Ларисина лучшая подруга Сильва недавно купила за бешеные деньги ирландского сеттера, — пояснила Ада. — Вот тогда я и подумала, пусть щенок будет тоже ирландский сеттер.
— А Ларисе он понравился?
Ада улыбнулась:
— Не то слово. Она в него просто влюбилась.
— Уже хорошо, — заметила я.
— Вы дослушайте до конца, — грустно сказала Ада. — А потом к нам пришла Сильва и увидела Джерри.
— И разоблачила тебя? — продолжила я. Ада вздохнула:
— Она как только увидела Джерри, так сразу же: «Это ирландский сеттер? Тогда я королева Нидерландов, никак не меньше». Я ей подмигиваю, дескать, помолчите немного, а она свое лупит: «Это дворняжка, самая настоящая». Я говорю: «Нет, это ирландский сеттер, его специалисты смотрели и все сразу поняли, он очень высокопородный». А Сильва опять: «У вас есть родословная? Вы уже зарегистрировали его в клубе? Кто еще его видел?» — Ада махнула рукой: — Одним словом…
— Одним словом, — повторила я вслед за нею, — Ларисе все стало ясно.
— Да, — печально согласилась Ада. — Все сразу.
— И что же?
— Она вдруг переменилась, возненавидела Джерри. Если он встречался ей в коридоре, она начинала ругаться, всюду эта паршивая собака лезет. А однажды, я сама увидела, она пнула его ногой. Джерри как завизжит…
Мне показалось, что в Адиных глазах блеснули слезы.
— Лариса дома? — спросила я.
— Нет, она в доме отдыха вместе с папой.
— Опять в доме отдыха? — непритворно удивилась я.
— Опять, — ответила Ада. — Тогда она была одна, а теперь вместе с папой.
— Понятно, — сказала я.
— Они уже скоро приедут, — добавила Ада.
Мне захотелось поглядеть на Ларису. Мысленно я уже представила себе ее: пышущие здоровым румянцем пухлые щеки, волосы белокурые, в химической завивке, грудастая и глаза, должно быть, выпуклые, с жестким взглядом…
— Вот она, — сказала Ада, — вместе с папой…
Фотография висела на стене, возле гипсового бюста некоей полнощекой нимфы, усевшейся на полированной тумбе. Мне вспомнилось, кажется, вот такие тумбы, круглые, резные, называются консолями.
Ада, я заметила это сразу, походила на отца, те же большие глаза на нервном, подвижном лице, тот же высокий, чуть нависший над бровями лоб, но Ада была миловидна, а отец довольно невзрачен, наверное, невысокий, узкоплечий…
А вот Лариса оказалась совсем не такой, какой я вообразила ее. Она выглядела очень юной, узкое лицо, тонкие, плотно сжатые губы, взгляд пристальный, немного даже печальный, ушедший в себя. Она удивила меня, нет, совсем не такой она мне представлялась.
Ада словно бы угадала мои мысли:
— У Ларисы необыкновенно сильный характер, она всех под себя подминает…
— Верю, — сказала я. Мне был знаком такой тип женщин, внешне кажущихся беспомощными, наивными, чуть даже печальными, а в сущности своей цепких, жестких и неуступчивых.
— Конечно, она нам с папой помогла, — медленно, словно бы уговаривая саму себя, произнесла Ада. — Когда мама уже не могла ходить, Лариса стала бывать у нас каждый день; она ведь тогда в районной поликлинике хирургической сестрой работала, приходила к нам, ухаживала за мамой…
Она не сказала, но я поняла, наверное, безошибочно: поначалу тихая, словно бы робеющая, словно бы незаметная Лариса постепенно стала все чаще являться в дом, в котором, она это понимала, уже готовилось освободиться для нее желанное место — место хозяйки. Будто я сама, своими глазами видела, как она ловко, умело делает то, что положено делать: ухаживает за больной, кормит здоровых, встречает с работы отца семейства, провожает его дочь в школу…
А потом…
А потом, когда в семье осталось только двое — отец и дочь, Лариса окончательно сумела стать необходимой, тогда уже постепенно, методично и обдуманно стала забирать в свои руки все, что следовало забрать.
Я спросила:
— Вот это все, — я обвела вокруг себя рукой, — это все было и при маме?
— Что вы! — почти испугалась Ада. — Да никогда в жизни! Мама любила, чтобы было просто, очень чисто и побольше воздуха…
«А все эти картинки, коврики, бюсты и тумбочки забирают весь оставшийся воздух», — чуть было не сказала я, но вовремя спохватилась, промолчала. В конце концов, не мое это дело. И все же, все же я ничего не могла с собой поделать, судьба этой девочки тронула меня за живое, казалось, я знаю чуть ли не с самого дня рождения и ее, и все обстоятельства жизни маленькой семьи, жизни, в которую однажды вкралась и осталась уже навсегда чужая женщина по имени Лариса с пристальным, немного печальным взглядом. Должно быть, Лариса была поклонницей моды, самой что ни на есть преданной, самой верной. Пошла мода на старую мебель, и комнаты стали обрастать древними, изъеденными шашелем тумбочками и секретерами, стало модно завешивать стены картинами, и она завесила все стены, повсюду либо картина, либо коврик, или вышитая бисером салфетка неведомого назначения, трудно отыскать хотя бы один свободный клочок обоев. Последние годы модно держать собак, и Лариса воспылала желанием заиметь собаку.