Очевидно, разрыв между формальной и действительной иерархией в гвардейских полках чувствовался куда заметнее, чем в регулярной армии. В глазах представителей аристократической элиты звание гвардейского офицера служило скорее знаковым атрибутом, так что среди солдат и унтер-офицеров они не пользовались властью, соответствовавшей званию[35]. Солдаты и унтер-офицеры в силу хорошего образования и корпоративной сплоченности в решающие моменты способны были грамотно действовать и без указаний офицерского начальства[36].

После того как был установлен предельный срок службы, у дворян вошло в обычай добиваться занесения своих сыновей в воинский реестр, чтобы зарегистрировать начало мнимой службы задолго до того, как их дети достигли совершеннолетия. Тот, кто в возрасте 7 лет был записан в солдаты, уже в 32 года мог получить отставку. Впрочем, мелкое дворянство, за отсутствием необходимых связей, не могло на деле воспользоваться такой возможностью^{162}. Вдобавок провести четкую границу между фиктивной и реальной воинской службой — дело не из легких. В российской армии на служебную субординацию накладывался клубок неформальных и родственных отношений, основанных на покровительстве. Часто молодые дворяне начинали службу в полку, в котором они могли рассчитывать на протекцию со стороны взрослых родственников или знакомых. Если в 1748 году полковнику Тимофею Болотову удалось произвести своего десятилетнего сына Андрея в капралы, то этому способствовал целый ряд обстоятельств. Во-первых, Болотов-старший воспользовался протекцией «расположенного» к нему фельдмаршала, во-вторых, этот поступок был одобрен социальной средой, в-третьих, сын его проживал в полку, где он действительно мог многому научиться. Сам Андрей серьезно отнесся к своему новому званию. Он носил настоящий мундир и всерьез проводил учения с деревенской ребятней. «По настоятельной просьбе офицеров» отец произвел его в сержанты. После смерти отца стало ясно, что игру эту не так просто завершить:

Военная коллегия подтвердила звание подростка и позволила ему продолжить службу в форме обучения в школе. В конечном счете Андрей, достигнув 17 лет, вернулся в полк все в том же сержантском чине.

Одновременно с введением Табели о рангах Петр стремился установить единые принципы для военной службы и государственного управления^{164}. И в первом, и во втором случае дворяне должны были руководить лицами недворянского происхождения. Высшие посты, начиная от секретаря, отводились исключительно дворянам, чиновников не из дворян привлекали лишь на малозначительные канцелярские должности^{165}. В органах государственного управления дворянским сыновьям также надлежало служить наравне с «подьячими» в звании «коллежских юнкеров», чтобы таким путем они смогли приобрести необходимые профессиональные навыки[37]. Однако кандидатов вечно недоставало. Поэтому и в последующие десятилетия вакансии приходилось закрывать почти исключительно отставными офицерами и чиновниками недворянского происхождения[38]. Петровская система подготовки молодых кадров провалилась не оттого, что дворяне пренебрегали государственной службой как таковой, но оттого, что последняя была несовместима с господствовавшими представлениями дворян о своем поприще. Молодым дворянам хотелось начать службу не в чиновничьих кабинетах, а добиться для начала производства в офицеры. Получив воинское звание, дворянин вовсе не возражал и против перевода его на более спокойную государственную службу, особенно если это позволяло ему очутиться поближе к дому^{166}. Дворяне полагали, что справятся с работой не в силу формального образования, а в силу своего социального происхождения. Необходимые профессиональные навыки они могли позаимствовать у служащих канцелярии недворянского происхождения. Тому же, у кого отсутствовало и богатство, и воинское звание, получение блестящего образования или заметного поста не придавало авторитета в глазах местного дворянства^{167}. Поэтому не обнаруживается противоречия между тем, что молодые дворяне непрестанно рвались на военную службу, и тем, что офицеры дворянского происхождения, достигнув определенного возраста, хлопотали о получении чиновничьего поста на региональном уровне.

Подводя итоги, стоит отметить, что предпочтительным вариантом повсеместно считалось совпадение социальной и служебной иерархии. Лица знатного происхождения и состоятельные дворяне во всех отношениях пользовались преимуществами: их быстрее повышали по службе, им доверяли более высокие посты, им предоставляли более длительный отпуск, им чаще давали свидетельство о болезни, у них было больше шансов добиться перевода на статскую службу, им дозволялось раньше уходить в отставку^{168}. В те времена люди не усматривали в этом несправедливости, но считали такую практику необходимым условием для поддержания воинской дисциплины, дееспособности государства и общественного порядка. Малоимущие офицеры также не усвоили передовой принцип вознаграждения по заслугам, за который ратовал Петр I. Прежде чем заявлять протест против нанесенной им обиды, они с большим рвением старались заручиться протекцией богатых родственников, соседей или друзей^{169}.

Прекратив раздачу казенных земель, государство признало, что дворянское землевладение более не выполняет военной функции. Прописанное в законе о единонаследии слияние вотчины и поместья оставалось в силе и после отмены закона. Владеть земельными угодьями и крепостными с 1730 года дозволялось лишь дворянам, и эта привилегия стала наиболее ярким показателем их сословной принадлежности. Провинциальному дворянству не приходилось рассчитывать на царские щедроты, поэтому расширить свои владения они могли только путем наследования земель, посредством брака либо покупки. На деле практиковалось также расширение земель за счет соседей, которые не могли оказать сопротивления, а также расселение беглых крестьян на пустовавших землях, примыкавших к поместью^{170}. В исторических трудах консолидация средних и крупных поместий в XVIII веке освещена весьма обстоятельно^{171}. Если представлялась подобная возможность, состоятельные российские дворяне уделяли серьезное внимание своим поместьям, лично занимались агрономией и существенно повышали урожайность и земельную ренту. Характерной тенденцией того времени был поэтапный переход от производства для собственных нужд к рыночному производству сельхозпродукции при максимальной эксплуатации рабочей силы крепостных крестьян, к которым применялись меры внеэкономического принуждения. Помещики, будучи производителями сельскохозяйственной продукции, водки и иных товаров, осуществили переход к денежной экономике, одновременно воспрепятствовав монетизации крестьянских крепостных повинностей. Помещики и крестьяне не превратились в рантье и арендаторов, а остались господами и холопами.