Наконец, документы характеризуют обхождение Казаринова с подвластным населением и подрядчиками. По словам доносителей, действовал воевода методами запугивания и вымогательства. Побои, наказания плетьми, «скверно-матерная брань» в адрес «саратовских граждан, живущих в городе, а особливо в округе, в хуторах, привели в великую робость и страх». Отдаленность Саратова от «вышних правительств» создавала атмосферу безысходности и безнаказанности. Лихоимство воеводы, судя по доношениям, не имело пределов. Он брал взятки осетрами, сукном, лошадьми, сеном и, конечно, деньгами: «До взяток жаден, чтоб ни одна копейка его рук миновать не могла». Деньги брал с просителей наедине, без свидетелей. Особенно большие злоупотребления допускались при заключении подрядов на перевозку соли. Зависимых от него людей Казаринов употреблял «в партикулярные услуги» «яко невольников, паче крепостных людей». Нарисованная в жалобах картина весьма правдоподобна в своей обыденности, но за ее полную объективность, конечно, поручиться нельзя: доносители могли сгущать краски.
После слушания доношений в Сенате в Саратов была послана комиссия коллежского асессора Т. Хотяинцева, которая и расследовала на месте факты, изложенные в жалобах. При этом жалобщик купец Свинухин допустил ряд оплошностей: в своем доношений он свидетельствовал за других, «глас о себе имеющих», что было запрещено законом. В ходе следствия Свинухин неудачно обвинил Казаринова в непочтительных действиях против императрицы, а затем заявил, что «якобы он Хотяинцев имеет с полковником Казариновым […] согласие и частые компании». Действительно, Казаринову заранее оказалось известно содержание сенатского указа о комиссии, и он провел предварительную работу с возможными свидетелями. Все они — саратовские жители и «хохлы-атаманы» — отказались подтвердить жалобы. Донос Свинухина был признан «затейным» и ложным. Доносчиков приговорили высечь кнутом, а купца Свинухина после наказания сослать на жительство в Оренбург.
Как видим, решение по делу полковника Казаринова оказалось не в пользу саратовских жителей. Городское общество не смогло консолидироваться перед лицом представителя государственной власти. Казаринов оставался в своей должности до 1757 года. О том, насколько справедливым оказался суд, мы могли бы сказать, зная доподлинно, что увезли коллежский асессор Тимофей Хотяинцев и четыре его помощника из Саратова в Москву на девяти (!) потребованных ими подводах. Впрочем, коррумпированность служителей Соляной конторы не вызывала сомнений у правительства. Один из ее управителей — Волков — позже был предан военному суду вместе со своей командой{392}. Должности воеводы и командира Соляной конторы были разделены.
В доношений Свинухина упоминается сын воеводы подпоручик Дмитрий Казаринов, шестнадцати лет от роду, определенный отцом в комиссары «к приему и раздаче за поставочную соль денежной казны». В 1764 году, будучи в звании секунд-майора, Д.И. Казаринов подал жалобу о взяточничестве командира Низовой соляной конторы Волкова{393}. Весьма вероятно, что Д.И. Казаринов был отцом Сергея Дмитриевича Казаринова, поступившего на службу в 1778 году. Это старший из Казариновых, упомянутый в деле о потомственном дворянском достоинстве рода Казариновых, заведенном в связи с перенесением их рода из I во II часть «Дворянской родословной книги Саратовской губернии»{394}.
«Учинить вновь чертеж… всему строению… без излишества»: воеводские дома в Саратове середины XVIII века
История упомянутой выше городской усадьбы Шахматовых-Беклемишевых — Казариновых свидетельствует о том, что воеводский дом в Саратове стал собственностью дворянских семей, укоренившихся в городе. «Владенная выпись» 1749 года подробно характеризует постройки беклемишевского двора:
Ворота створные сосновые фигурные, столбы дубовые с калиткою, по обе стороны заборы сосновые крашеные красною краскою; четыре горницы жилые бревенные, пятая кладовая; в передней горнице, также и в спальной, печи муравленые, в сенях один чулан с нужником, чрез сени в горнице печь муравленая, в задней горнице печь кирпишная, в задних сенях с чуланом нужник же; на них чердаки двойные крыты лубями и тесом, кругом их балясы крашеные и притом наверху нужник; и крашены те хоромы красною краскою; мерою в длину одиннадцать сажен, поперек пять сажен два аршина с половиною.
Как видим, дом имел двое сеней с чуланами и нужниками, две парадные комнаты с муравлеными (изразцовыми) печами, одну заднюю горницу с кирпичной печью да кладовую; «двойные чердаки», по-видимому, были летними жилыми помещениями, поскольку в них не было печей, но при них был нужник; «балясы крашеные» составляли что-то вроде гульбища вокруг чердака; дом, скорее всего, стоял посреди двора.
Приворотие три избы сосновые бревенные с сеньми крыты лубями и драньем в них три печи кирпишные; баня с предбанником бревенная мерою длины три сажени один аршин две четверти, поперек две сажени, покрыта лубями и драньем, в ней печь кирпишная; кухня брусяная мерою длины три сажени два аршина, в ней печь и очаг кирпишные, покрыта лубями и драньем, промеж кухни калитка сосновая на петлях.
Пять анбаров под одной линией, брусчатые, покрыты лубями и драньем мерою длины четырнацат саженей, поперек три сажени один аршин: под ними два погреба ледяные дубовые бревенные, да два же погреба кладовые дубовые ж бревенные, и в них вкладено три окошка кирпичом.
Конюшня с сенницею брусяные покрыты лубями и драньем мерою в длину четыре сажени два аршина две четверти, в ней одиннацать стоилов, один отдел перед конюшною на перилах, два чулана; сарай тесовой ворота створные сосновые столбы дубовые, в который ставютца коляски, мерою в длину семь саженей, поперек шесть сажен, покрыты лубьями и драньем{395}.
Таким образом, перед нами предстает картина богатой городской усадьбы 1740-х годов. Кроме жилого, по сути двухэтажного, дома комплекс включал в себя три людские избы, баню, кухню, амбары с погребами, конюшню на 11 стойл, каретный сарай.
Между тем вновь приезжавшие в Саратов воеводы сталкивались с отсутствием казенного воеводского двора. Таковой сгорел вместе с канцелярией во время большого пожара 1738 года. Поэтому в 1749 году, как только Шахматовы вернули себе усадьбу, в которой ранее проживал В.Н. Беклемишев, саратовский воевода обратился через Астраханскую губернскую канцелярию в Камер-коллегию с просьбой о постройке нового воеводского двора, канцелярии и острога{396}. Из этого доношения следует, что в 1740-х годах воеводская канцелярия находилась в «малом и непрочном» здании «о двух покоях». (На плане Саратова 1746 года воеводская канцелярия показана в малом строении к северу от Троицкого собора.) Приказные и судейские служители были вынуждены ютиться в одной комнате, поскольку острога в городе не было. В земляной тюрьме страдали многочисленные колодники, осужденные «по самонужнейшим, и интересным, и смертоубийственным делам», причем «в летнее время многие от жаров и духоты помирают». Часть колодников, осужденных по «неважным делам», содержалась в одном из двух покоев воеводской канцелярии.
К доношению были приложены планы воеводского двора с трехэтажным воеводским домом{397}, а также деревянной воеводской канцелярии, каменного архива и деревянного острога{398}. План воеводского двора в Саратове 1749 года проанализирован в статье Ольги Павловны Щенковой «Воеводские дворы в русских городах середины XVIII в.»{399} Однако автор рассматривала «чертеж» в отрыве от дела, частью которого он является, поэтому ограничилась наблюдениями историко-архитектурного характера. Между тем проект воеводского дома в Саратове 1749 года любопытен не только в историко-бытовом и архитектурном аспектах — он повлек за собой правительственные решения, представляющие интерес в общеисторическом плане.