«Академическая» локальная история, в отличие от «антикварной», меньше всего была «озабочена складированием (stockpiling) индивидуальных, детализированных, региональных, локальных или приходских историй», как подчеркивал Ч. Фитьян-Адамс^{35}. Главное концептуальное новшество «академической» школы локальной истории можно грубо определить как переход от количественного подхода к качественному, от накопления фактов к их интерпретации. На этом пути, однако, с самого начала, по выражению Герберта Финберга, возникло «напряжение между “локализованной национальной историей” и “локальной историей как таковой”»^{36}. Традиция рассматривать процессы, характерные для национальной истории, на локальном уровне нашла отражение в работах таких авторов, как Фрэнк Стентон, Элеонора Карус-Уилсон, Джон Плам и другие^{37}. К примеру, Джонатан Чамберс в своем исследовании о графстве Ноттингемшир в XVIII веке поставил своей целью

В то же время Чамберс подчеркивал, что его намерение состоит в «использовании локальной истории в угоду общей истории», и адресовал свою книгу тем историкам, которые расценивают локальную историю как средство, а не как «конечную цель» знания^{38}. Таким образом, Чамберс не отходил от традиционных методов «общей» истории, лишь обогащая ее локальным материалом.

Историки Лестерской школы не были, однако, удовлетворены таким подходом. Их интересовала «провинция сама по себе», причем в большом хронологическом срезе и в своей целостности. Финберг писал: «Дело локального историка, как я его вижу, состоит в том, чтобы восстановить в собственном сознании и изобразить для читателя Происхождение, Развитие, Упадок и Смерть локального сообщества»^{39}. По этому принципу был написан ряд интересных работ, отражавших историю конкретных мест или сообществ на протяжении длительных отрезков времени^{40}.

В конце 1950-х годов наметился новый поворот в развитии английской локальной истории — активное освоение ею достижений французских историков, и в первую очередь ученых, объединившихся вокруг издаваемого в Париже с 1929 года и основанного Марком Блоком и Люсьеном Февром журнала Анналы. Наиболее ценным для локальной истории оказалось предложенное «анналистами» изменение объекта исследований — в центре внимания историков оказывались не «великие» люди и «судьбоносные» события прежде всего политической истории, а обыкновенный человек и его жизнь во всем ее многообразии. Историки этой школы пытались выявить и описать все существовавшие в обществе связи — экономические, социальные и культурные, — а человека рассматривали «как субъекта в его социокультурной обусловленности»^{41}. Исследование общества в его целостности было возможно только при междисциплинарном подходе к объекту изучения, использовании данных различных наук, среди которых не последнее место занимали такие дисциплины, как история техники, языкознание, история религии, психология, антропология, история экономики и так далее. Новый подход диктовал и новый взгляд на источники — не только в смысле привлечения источников смежных дисциплин, ранее не использовавшихся в исторических исследованиях, но и в смысле новых методов работы с ними. «Источник сам по себе нем», — считали представители школы Анналов, и историк, прежде чем приступить к его изучению и анализу, должен сформулировать вопросы, на которые он надеется получить ответ. Этот подход коренным образом менял принцип исторического исследования — из поиска фактов оно превращалось в «диалог с прошлым». Главное новаторство этого направления состояло, по определению Арона Яковлевича Гуревича, в замене классической «истории-повествования» «историей-проблемой»^{42}.

Подходы «анналистов» в локальной истории с успехом применил Уильям Хоскинс. В своих трудах Создание английского ландшафта (1955), Крестьянин средней полосы (1957), Провинциальная Англия (1963) и других^{43} Хоскинс сформулировал вопросы, которые до него не рассматривала историческая наука: что собой представляла жизнь обыкновенного крестьянина-фермера; какой была система земледелия, в которой он работал всю свою жизнь; из чего складывался каждый день крестьянина; что определяло ритм его занятий и как этот ритм изменялся в зависимости от сезона, географического местоположения его жилища и других факторов; какой была крестьянская культура во всех ее проявлениях и как она «строилась» и функционировала. Анализируя и сопоставляя данные археологии, топографии, аэрофотосъемки, старинных карт и антропологии между собой и с историческими документами, Хоскинс не только продемонстрировал, что география и антропология могут быть такими же важными источниками для исторического исследования, как архивные материалы, но и сумел показать, что в историческом процессе нет мелочей и что самые обыкновенные предметы быта могут рассказать внимательному историку не меньше, чем летописи или декларации об объявлении войны или заключении мира. Главное внимание Хос-кинса было направлено на «состояние человека в его целостности на локальном уровне», и, отмечая великие циклы изменений в существовании человека, историк видел их «в терминах историй цивилизаций». Исследуя историю «провинциальной Англии», Хоскинс открыл различные цивилизации, существующие одновременно и взаимозависимо: «цивилизацию крестьянина», «цивилизацию провинциальных городов», «цивилизацию усадебного дома» и другие. Назвав Хоскинса «гениальным локальным историком», Ч. Фитьян-Адамс отметил его «персональную самоидентификацию с умирающей провинциальной культурой»^{44}. Новаторство Хоскинса предопределило современное развитие локальной истории и привело ее к сближению с так называемой «тотальной историей»^{45}.

Поворот в сторону структурализма и «тотальной истории» произошел в 1960-е годы опять-таки в среде французских ученых, главным образом благодаря работам Фернана Броделя, ставшего во главе журнала Анналы и Института Человека (Maison des Sciences de L'Homme) в Париже. В своем обширном труде Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV–XVIII века^{46} Бродель перенес фокус исторического исследования с человека на большие структуры — экономические, географические, структуры народонаселения и тому подобные, на «медленные» перемены в истории. Озаглавив первый том своего исследования «Структуры повседневности: возможное и невозможное», Бродель широко использовал количественные и компаративистские методы и оперировал данными из области истории, экономики, демографии, социологии, военной истории, истории техники и других дисциплин, сопоставляя между собой материалы, накопленные на протяжении четырех веков в разных уголках земного шара, для создания глобальной картины материального мира. Главная цель ученого состояла в том, чтобы увидеть разнообразные сцены человеческой жизни «как единое целое — от еды до мебели, от технических достижений до городов — и определить, что же из себя представляла материальная жизнь»^{47}.