— Никакого, — согласился Габриэль. — Ни малейшего права. Потому я и не рассуждаю. — София молчала, выжидая: а вдруг он морочит ей голову. Но Габриэль продолжил: — Я не спорю с тобой. У меня нет такого права. И я не отговариваю тебя. Я здесь не для этого.

— А то.

— И твою работу я не обсуждаю. Ты права. Тебя избрали. То есть определили в матери. Такую, какая есть. Значит, так надо. Возможно, о том, что ты предпримешь, когда забеременеешь, было известно заранее. Я, честное слово, не знаю.

— Ах да, — закивала София, — я забыла. Ты, помнится, всего лишь посыльный?

— Не передергивай. Я не только посыльный, но и хранитель. Я забочусь о тебе, но мне не позволено действовать и улаживать все твои проблемы.

— Такие пункты контрактом не предусмотрены?

— Боюсь, такие способности не предусмотрены.

— Выходит, ты не сможешь облегчить мне жизнь?

— Никто не сможет.

После паузы София запротестовала:

— Но, Габриэль, с тобой мне легче. Когда ты рядом, я чувствую себя лучше, спокойнее, я в безопасности.

— Знаю, как ты себя чувствуешь, — вздохнул Габриэль. — И понимаю, что это из-за меня, но это не реальность, а всего лишь ангельские штучки. Это не выход, не решение проблемы.

— А жаль.

Наступившую тишину нарушил следующий вопрос Софии:

— Габриэль, а разве не затем и нужен этот ребенок?

— Что?

— Разве он не тот, кто должен облегчить жизнь? — Габриэль не откликался. — Ну же, ответь. Для чего мне рожать этого ребенка? — допытывалась София. — Для чего рожать Мессию?

— Ты веришь, что это Мессия?

— Не знаю. Иногда верю. Когда я думаю обо всем этом, об обстоятельствах моей беременности, о тебе, то не нахожу иного логического объяснения. И тогда мне становится страшно. Я не понимаю, как такое может быть. Даже сейчас трудно поверить в то, что со мной случилось, не говоря уж о том, что будет, когда ребенок родится, когда он станет реальностью.

— Наверное, это нормально.

— И мне не стоит ломать голову над тем, чего я не могу изменить, да? И все-таки, зачем нужен Мессия, если он не улучшит жизнь?

В рассеявшейся тьме Габриэль крепко обнял ее.

— Я не знаю, София.

София лежала в надежных и неосязаемых объятиях Габриэля, пытаясь понять, о чем он умолчал, удивляясь, с чего она вдруг заговорила о Мессии, спрашивая себя, действительно ли она верит, что у ее ребенка именно такое будущее. Она верила в беременность, знала, что ребенок на подходе, но все остальное по-прежнему казалось невероятным. Куда более невероятным, чем Габриэль. И если он и впрямь не знает ответов на ее вопросы, сама она их вряд ли раздобудет — и уж точно не в пять утра, уставшая и растерянная. В конце концов напряженная работа и беременность взяли верх, София перестала бороться с неясностями и начала засыпать, мысленно благодаря уходящее лето за утра, которые наступают все позже, — легче заснуть в предрассветной дымке, чем на ярком свету.

Расслабленное тело, прекратив поиски ответов, уже разлеглось на матрасе, когда финальный вопрос, сформировавшись в голове Софии, слетел с языка:

— Габриэль?

— Да? — немедленно откликнулся он, хотя София была уверена, что он уже спит.

— Габриэль, с этим ребенком будет все в порядке? Ну… не так, как раньше?

Габриэль молча придвинулся ближе, крепче обнял ее.

Она взяла его за руку:

— С моим ребенком все будет хорошо?

— София, не знаю, честное слово.

Впервые София назвала ребенка «мой». Габриэлю больше нечего было добавить. София надеялась, что он говорит правду. Она надеялась, что он знает правду. Спустя еще полчаса, когда утро уже сияло вовсю, она наконец заснула.

В новом танце. София в качестве наставника, мамаши-хореографа. Каролина в кои-то веки не ноет, усердно и с увлечением работает — к удивлению Софии. Стыд за длинный язык и желание загладить вину сделали из Каролины способную ученицу. Но еще больше София удивляется себе. Она скоро обнаружила, что ей нравится новая работа, нравится творить, она находит удовлетворение в том, как замысел обращается в движение, как танцевальные па становятся все ближе к совершенству. Сочинение хореографии непохоже на импровизацию под музыку, непохоже оно и на танец, заранее спланированный — заодно с заработком. Новый номер тщательно продумывался. Точнее, пять номеров; каждый плавно перетекает в последующий, создавая впечатление единства — вступление, середина, взрывной финал. София давно поднаторела в том, как сразить клиента за три минуты. Но теперь она задумала нечто более амбициозное. Теперь она пыталась рассказать историю.

Перемена произошла не сразу, дамасского обращения не было — хип-хоповая бесшабашная стриптизерша не превратилась за одно мгновение в правую руку Марты Грэхем. На первой репетиции София не пылала вдохновением, не сыпала гениальными идеями направо и налево, а послушная Каролина не подхватывала их на лету ловкими конечностями. Но телефонный разговор с верной и разумной Бет прочистил Софии мозги: они с Каролиной должны в первую очередь помнить, зачем они все это затеяли. София попыталась разгадать, что было в том балете, который она увидела в четыре года, чем прельстили ее танцовщицы, что отплясывали в мюзиклах, на которые она ходила вместе с родителями, — она пыталась вспомнить, отчего ей так захотелось стать одной из них. Во всяком случае, не из-за красивых нарядов и не из-за широко распахнутых глаз и оттянутых носочков. Тогда Софию заинтересовали ожившая Коппелия и Жизель, затанцевавшая себя до смерти, — обе не более изысканные, чем попсовый ансамбль «Люди Пана», переводивший на балетный язык популярные песенки. Когда Бет спросила, почему ей хотелось стать одной из них, София ответила, что ей нравились истории, которые они разыгрывали. И, ответив, поняла, над чем она будет работать. Пятипесенная история, шеститактовая повесть. От «Папа, хватит читать мораль» через «Мамма миа» к «Матери, что встречает дитя» — такой путь выбрала София, чтобы стать анти-Саломеей: не срывать, но набрасывать покровы на каждый месяц беременности, начать полуголой и закончить полностью одетой — с Каролиной в качестве портнихи, одевающей будущую мать. София воспользовалась своим умением ритмично двигаться под музыку, улавливать настроение, прослеживать посредством стандартных па первоначальный замысел. Она умела сочинять движения. На сцене блеск и яркие огни скроют пот, а заученный танец покажется блестящей импровизацией.

В запасе у них было всего несколько дней, приходилось работать быстро, но Софии к такому не привыкать. Новым для нее стало предварительное обдумывание, инсценировка текста песен. Теперь послушное музыке тело пополняло запас идей, а не только банковский счет. Хореография предоставила Софии шанс перепрыгнуть от отрывочной импровизации к созданию целого. Не то чтобы она раньше не задумывалась над тем, что делает, и не стремилась усовершенствовать танец. Нет, она и прежде к этому стремилась, но не всегда сознательно. Спустя четыре дня репетиций София сумела взглянуть со стороны на то, что делает, и решила, что ей нравится. Отработав неделю по шестнадцать часов, она, собравшись с духом, взяла Каролину за боязливую руку и предстала перед самыми требовательными зрителями — танцовщицами и прочим штатом клуба.

В новом танце. На сей раз София не прячется внутри тела, за плотью. София и есть ее тело, кожа больше не маскирует правду, но проговаривает ее. Взяв музыку, движение и Каролину в напарницы и смешав все три компонента, София официально объявила себя беременной. В авангардном театре где-нибудь на бывшем складе или в минималистской галерее это называлось бы искусством, разве что одежды было бы еще меньше. Здесь же, в клубе, под яркими лампами-шарами, под ударный ритм, на фоне задника, расцвеченного блестками, танец гарантировал восторг публики. Он напоминал пятничную вечеринку подростков — крутой замес из ритма и секса. Выступив на крошечной сцене размером с кровать — четыре на шесть футов, София с Каролиной заставили строгих критиков забыть о предвечернем рокоте машин на улице, о застоявшемся запахе пролитого алкоголя и желания. Действо, в которое их окунули, оказалось одновременно театрализованным и очень личным. До танцующих девушек рукой достать, но история, которую они рассказывают, делает их недосягаемыми, история переводит танец в разряд чистого зрелища. София держится в центре сцены, ее округлившееся тело кажется жестким. Эта мать — не благостно-нежная Мадонна, а ее прислужница — не отличается по-девичьи ласковой заботливостью. Все куда брутальнее, откровеннее и неожиданнее. И смешнее. Ничего столь смешного в клубе прежде не видывали. София и Каролина предлагают публике плоть и честность, комедию и незащищенную кожу.