понадобится авиации во много раз больше, чем у нас есть, — задумчиво произнес Сиснерос.

Стройный, крепкий Сиснерос был лет на десять старше Смушкевича. Одет он был, как и все летчики.

Лишь по металлическим полоскам на груди можно было узнать его чин. Держался он просто,

непринужденно, но за каждым его словом чувствовалась культура изысканно воспитанного человека.

Смушкевич вспомнил все, что знал о Сиснеросе, о чем рассказывали ему по пути испанские товарищи.

Наследственный гранд, потомок вице-королей Аргентины, офицер, перед которым открывалась

блестящая карьера, накануне мятежа он, военный атташе в Италии и Германии, не колеблясь, стал на

сторону республики и принял на себя командование ее пока еще почти не существующими военно-

воздушными силами. В один из дней, когда фашисты особенно яростно рвались к Мадриду, а его приказ

гласил: «Пусть вылетит истребитель», и в небо смог подняться один-единственный оставшийся в его

распоряжении целый самолет, в этот самый трудный для него день Игнасио Идальго де Сиснерос вступил

в коммунистическую партию. [42]

Смушкевич тоже вступил в партию в самое трудное для своей родины время. Но путь его был иным. Сын

портного, заброшенного войной на далекую северную станцию Няндома, он стал там рабочим в пекарне.

Катал тяжелые бочки, колол дрова, бегал за шкаликами, выметал мусор и получал подзатыльники. А

выдавалось немного свободного времени — читал, спрятавшись в укромный уголок между мешками с

мукой. Тогда у него еще не было любимых книг, и он брался за все, что попадалось под руку. Читал с

каким-то упорством. У него стало правилом: какой бы трудной и непонятной ни казалась вначале книга, обязательно дочитывать ее до конца. И это правило — доводить до конца задуманное — он сохранил

навсегда. А потом, когда подрос и начал понимать, о чем говорят не только книги, но и жизнь, нашел свой

правильный путь. Было это в сентябре 1918 года в уже по-зимнему холодной Вологде. Тогда Яков

Смушкевич, шестнадцатилетний парнишка, стал большевиком.

И вот теперь — «Гренада, Гренада, Гренада моя» — возникла в памяти строчка стихотворения. Теперь

она действительно становилась его, эта земля, и защищать ее надо было так же, как и ту, в

восемнадцатом...

— Ну, ладно. Хватит на сегодня о делах. Я оказался не очень гостеприимным хозяином. Для испанца это

тяжкий грех. — Сиснерос мягко улыбнулся. — Даже не угостил гостя...

Он достал из шкафчика, стоявшего в углу комнаты, темную бутылку и налил в бокалы искрящееся

золотистое вино.

— За счастливый приезд, камарадо Дуглас, — поднимая бокал, сказал Сиснерос.

— За нашу дружбу, — сказал Дуглас. [43]

Вино было терпким, и каждый глоток его приятно обжигал.

— С дороги полагается отдохнуть, — заметил Сиснерос. — За работу завтра.

— Я бы хотел начать сегодня, — сказал Дуглас. — Я уже отдохнул, пока добирался сюда.

— Ничего не поделаешь, если такой нетерпеливый. Желаю удачи. — Сиснерос крепко пожал ему руку и в

ответ почувствовал такое же крепкое рукопожатие. Сильной была рука у этого русского Дугласа. —

Камарадо Борис, — он указал на Свешникова, — в курсе всех дел. Он вас проводит.

Так Смушкевич приступил к обязанностям старшего советника при командующем военно-воздушными

силами республиканской Испании, одновременно возглавив группу советских летчиков-добровольцев.

По дороге Свешников, прибывший в Испанию вскоре после начала мятежа, рассказал о его

подробностях.

Мятеж не явился большой неожиданностью. Правда, неизвестно было, когда он начнется, но то, что

после победы революции 1931 года, свергнувшей монархию и провозгласившей республику, генералы не

успокоятся и попытаются его поднять, ни у кого сомнений не вызывало. Ни у кого, кроме правительства

республики, которое пребывало в состоянии полнейшего неведения.

Борис Федорович угрюмо молчал. Для него, участника гражданской войны у себя на родине, многое

было неприемлемо в этой стране. Но, став неожиданно для себя дипломатом, он пристально

приглядывался ко всему и терпеливо пытался разобраться во всем происходящем. В отличие от Дугласа,

[44] впервые оказавшегося за рубежом, Свешников не чувствовал себя новичком за границей, где провел

два года, учась в Версальской авиашколе.

— Что касается наших дел, — возобновляя прерванный разговор, продолжал Свешников, — то тут

положение такое. У мятежников почти десятикратное превосходство в самолетах. Господство в воздухе, можно считать, полное. Наши ребята пока летают, как говорится, на чем бог послал. Сам понимаешь, радости от этого большой ждать не приходится.

Среди испанцев не редкость великолепные летчики. Особенно те, что перешли из гражданской авиация.

Настоящие асы. Но новой техники у них нет, да они ее и не знают... Есть тут еще одна эскадрилья.

Командует ею француз Андре Мальро. Самолетов двадцать в ней. Добровольцы. Есть там отличные

парни. Эти живут не в отеле «Флорида», а на аэродроме... Но есть и... Ну, ты, например, слышал о такой

профессии «специалист по краже автомобилей»? Нет. Я тоже раньше не слышал. А тут один из этой

эскадрильи так прямо себя и называет... «Специалист!» И вот приходится пользоваться услугами таких

«специалистов», которых по утрам надо из публичных домов вытаскивать, да еще уговаривай, чтобы

полетели куда надо.

— Может, когда наших станет больше, такие не понадобятся? — спросил Дуглас. Он внимательно

слушал Свешникова, впитывая в себя каждое слово, каждую подробность. Свешников уже тогда про себя

отметил эту его особенность.

— Думаю, что так... Да и Сиснерос ждет этого не дождется. Кроме всего, республике такие

«специалисты» влетают в копеечку. За каждый сбитый самолет им должны платить отдельно.

Дуглас только покачал головой. [45]

— Наши отказались получать за сбитые, — после короткой паузы заметил Свешников. — Говорят, мы для

того и приехали, чтобы сбивать, иначе что же тут еще делать?

Машина, в которой они ехали, уже давно оставила позади Альбасете и теперь неслась по дороге на

Мадрид. По обеим сторонам расстилалась покрытая пестрым ковром цветов равнина, а дальше в синюю

полоску горизонта врезались холмы темно-красного цвета, и надо всем ясное аквамариновое небо.

Можно было не отрываясь любоваться этой красотой. Но взгляд, брошенный на дорогу, заставлял забыть

о ней. Печальной была дорога на Мадрид поздней осенью 1936 года. Казалось, по ней шла в те дни вся

Испания, Испания, не хотевшая остаться с фашистами.

Навстречу машине двигались нагруженные нехитрым скарбом повозки, уныло брели мулы, навьюченные

собранными впопыхах узлами. Война гнала людей с насиженных мест на дороги, и теперь дороги

надолго становились их домом. Они хотели уйти от войны, но она шла за ними по пятам, преследуя их

взрывами бомб, пулеметным лаем и воем самолетов.

И Смушкевич подумал, что когда-то он уже видел нечто похожее. Но когда? И вдруг в памяти встал такой

же жаркий день. И дорога, запруженная повозками, бричками, телегами... Храпят уставшие кони. Ревут

упрямые, как и здешние мулы, волы.

Такой была дорога на Двинск, по которой они летом 1914 года уходили от немцев. Горестно вздыхала

мать, мрачно погонял уставших коней отец. А на телеге рядом с братьями и сестрой сидел он, тогда

совсем еще маленький. Они шли, как и эти вот сейчас, в неизвестное. Что ждало их впереди? [46]

И вот тогда, лежа на телеге, он впервые в жизни увидал в знойном небе самолет. Кто знает, чей он был?

Свой или чужой?

Самолет проплыл над ним и исчез. Но, быть может, именно тогда в мальчишеском сознании родилось и с

тех пор все крепло желание не летать, нет, об этом он и не думал, а хоть как-то приобщиться к тому миру

знаний и чудес, из которого прилетела эта загадочная птица.