Глава 11

Дни летели быстро и незаметно. У родителей все было отлично. Брат жил у меня, не желая беспокоиться понапрасну о моем местонахождении. Каждый день он посещал службу в МИДе. Блестящее знание европейских языков и дипломатическое образование открывали ему достойные возможности, как говорила мама. Я совершенствовала свое пение. Вернула себе фамилию князей Черкасских. И готовилась к осеннему балу. Заказала платье — цвета слоновой кости и в стиле Наташи Ростовой. Встретилась со своими друзьями, достоверно объяснив свое отсутствие. Меня интересовало мое впечатление от встречи с Алешей Токаревым. Я часто его вспоминала там и теперь ждала в себе отклика на него. Его не последовало. Что ж, значит не судьба. Наши ролевые потуги показались мне сейчас смешными. Я повзрослела? Изменилось восприятие реальности? Или я непроизвольно сравнивала манеры того общества и нашего любительского театра? Кто знает? Но мне стало скучно, и я под любыми предлогами старалась отказаться от встреч.

Бал проводили в последний день лета, хотя и называли осенним.

Мое платье было готово. Мама оставила мне свой жемчуг, жалея, что убор немного не по возрасту. Мы решили заняться подбором украшений по ее приезду, а еще она собиралась присмотреть что-нибудь за границей. Обувь, шаль, перчатки, духи — все лежало передо мной в ожидании праздника. Брат собирался забрать меня непосредственно перед балом. Он сам ехал со службы уже при параде. Там у них были созданы для этого все условия, а парадную одежду он хранил в личном кабинете.

Соседка — парикмахер сделала мне прическу на дому. С макияжем я справилась сама и сейчас рассматривала свое отражение в небольшом настольном зеркале. Я так и не набрала свой прежний вес и оставалась худенькой и хрупкой на вид. Волосы, частично поднятые и уложенные на голове, легкими локонами обрамляли бледное лицо, опускаясь на плечи. Брови с легким изломом я подправила, и выглядели они безупречно. Ресницы пушистым веером поднимались к бровям. Глаза в этом освещении казались темно-серыми. Губы я не стала красить вообще, только слегка увлажнила блеском. Я не собиралась там морить себя голодом, а бесконечно поправлять помаду не хотелось. То, что я видела в зеркале, не могло не понравиться, и я вспомнила слова брата о моей низкой самооценке. Возможно, он и прав. Я была вполне себе привлекательна, хоть и не ослепительно, как некоторые, и Жучка из будки постепенно отползала в туман.

Платье село идеально и не стесняло движений. Жемчуг на шее и в ушах имел золотистый оттенок. Духи. Шаль на плечи. Брат ждал меня внизу у машины.

Спускаясь по лестнице, я не находила в себе ощущения ожидания праздника. Не было приятного волнения, беспокойства от желания соответствовать и нравиться. Я просто шла на мероприятие. И к брату вышла с выражением сомнения и растерянности на лице. Сейчас он чего-нибудь ляпнет, рассмешит или рассердит меня и все придет в норму. Это же Мишка. Я с жалким щенячьим ожиданием уставилась на него. Миша молча открыл мне дверь, подождал пока я сяду, прикрыл ее и сел за руль. Ехали молча. Только предлагая мне руку при выходе из машины, он еще раз внимательно посмотрел мне в лицо, улыбнулся и сказал: — Порода чувствуется, не дрейфь.

Мы вошли внутрь здания, и все закрутилось: приветствия, знакомства, новые лица. Звучала негромкая классическая музыка. В отдельном зале был накрыт фуршет. Потом присутствующие прошли в бальную залу. Частично рассевшись на мягких оттоманках, частично — стоя, выслушали речь Предводителя. Меня и еще нескольких девушек представили присутствующим — мы слегка выступали из толпы, делая книксен. Потом были танцы. Меня вел в вальсе приятный молодой человек. Он деликатно держал меня на расстоянии от себя и вальсировал безупречно. Я чувствовала надежность его поддержки и слегка прикрыла глаза. Ощущения обострились. В груди поднималась удушающая волна, в ноздри повеял запах королевского бала — духи, воск паркета, приятный аромат дорогой натуральной кожи офицерских сапог и ремней, ветерок, налетевший из цветущего парка и ворвавшийся в открытые двери террасы. Я вспомнила аромат Ромэра — свежий и едва уловимый, почувствовала жесткое шитье золотого эполета под рукой. Вспомнила требовательность его объятия и услышала сдавленный вздох. Витой шнур аксельбанта стоял перед моим мысленным взором и опять он расплывался у меня в глазах. Я распахнула их — в них плескалась паника. Страшная тяжесть поселилась внутри. Я поискала брата и увидела, что он ведет в танце одну из дебютанток, милую темноволосую девочку в белом платье. Это была красивая пара — брат на целую голову возвышался над ней, поддерживая за талию одной рукой, а вторую заложив себе за поясницу. Девушка кружилась с ним, слегка откинувшись назад, держа левую руку на отлете и придерживая платье. Красивое лицо брата склонялось к ней, он что-то говорил, улыбаясь. А у меня сердце плакало от чувства необратимой утраты.

Я не отрываясь смотрела на Мишу, и он почувствовал мой взгляд — паника и отчаянье, вот что в нем было. Он танцевал дальше, не отводя серьезных глаз от меня. А после танца подошел и спросил печально: — Прилетело, княжна? Держись.

Я не пропустила ни одного танца. Меня приглашали постоянно и я старательно общалась, видимо поражая партнеров своим словоблудием. Я заговаривала себе голову, не давая времени ни одной мысли промелькнуть в мозгу. Танцуя с Предводителем собрания, я щебетала о своих занятиях пением у Марии Генриховны — он был с ней знаком. И легко согласилась спеть что-нибудь у рояля. Смеялась и шутила, флиртовала и принимала комплименты — все, как будто наблюдая за собой со стороны, в каком-то горячечном возбуждении.

Когда был объявлен перерыв в танцах, меня пригласили к роялю. Спросили, нужен ли аккомпаниатор и что я буду исполнять? Я сказала, что буду играть сама и села на табурет. По привычке на минуту склонилась головой к сложенным на рояле рукам. Пришло в голову, что это поза отчаяния, и я вскинулась. Не объявляя номера, заиграла и запела о белой акации. Я не думала о правильном дыхании, о силе удара по клавишам — я жила этим романсом. Пела, закрыв глаза, и мне представлялось, что двое самых красивых мужчин на свете, один в черном камзоле, а другой в белоснежном с золотом мундире, слушают меня, стоя у колонны. Они восхищались моим пением и любили меня. Один — как дочь, а второй — больше жизни.

Допев романс, я вскочила и, не отвечая на аплодисменты и комплименты, быстрым шагом устремилась к выходу. Брат шел за мной.

— В церковь, — коротко сказала я. Я не хотела истерики — она не могла мне помочь. Мне необходимо было озвучить свою готовность на все, чего от меня хотели, кто бы это ни был — мир или Бог. Стоя перед иконой Богородицы, я просила вернуть мне его, просила спасти и сохранить его от того отчаяния, которое я уже знала. Если нам уже невозможно встретиться, пусть он излечится от любви ко мне, пусть не ищет наказания себе за свой необдуманный поступок. Я прощала его всем сердцем и желала счастья в его мире — с блондинками или без них.

Потом Миша повез меня во французский ресторан, улыбаясь и поглядывая на меня загадочно. Мы вошли с ним в зал и окунулись в эпоху Наполеона Буонопартэ. Я сначала не поняла его — интерьер вернул меня к воспоминаниям о поместье графов Сизуанских. Он сейчас не мог поступить так нетактично. Но вот подошел официант в черном сюртуке и обратился к нам на идеальном французском. Меню в кожаной, тесненной золотом папке, тоже было на французском языке. Мы общались, дегустировали вино, блюда. Изысканные приборы заставили меня задуматься, и Миша подсказывал — что для чего. Мой французский оставлял желать лучшего. Приходилось подбирать слова, вспоминая их и напрягая память. Не получалось расслабиться и задуматься ни на минуту. Брат общался с официантом, вовлекая в разговор меня. Французская речь звучала в зале повсеместно. Я получила огромное наслаждение от вечера. Мой брат обращался со мной уважительно и бережно. Он мог быть и таким, мой Миша, он и был таким, когда я не бесила его своей глупостью и тупым упрямством. Мы подъехали на стоянку у нашего подъезда и он извинился, что ночевать будет не дома. Проводил меня до квартиры, подождал, когда я запру дверь и уехал.