Через два часа все было исправлено.

По старой привычке, поплевав на ладони, летчик положил руку на штурвал.

С борта самолета запросили о погоде Петропавловск-на-Камчатке. Оттуда ответили:

— Погода ниже минимума, но вас принимаем!

На Камчатке уже знали, кто летит к ним в гости.

Новый запрос и малоутешительный ответ:

— Погода ухудшается. Видимость минимальная!

Самолет продолжал свой путь по маршруту.

Выйдя на приводную радиостанцию аэродрома, летчик спросил разрешения на снижение.

— У нас пурга. Видимость ниже предела, — с тревогой сообщал Петропавловск.

— Прошу обеспечить прием, — ответил летчик. — Посадку гарантирую!

Самолет стал пробивать густые, зловеще-темные облака. Чем ближе земля, тем бешеней круговорот слепящих снежных вихрей. Ни одного огонька не видно.

С ювелирной точностью выполняя схему захода по системе слепой посадки, летчик вывел машину на край полосы и мягко приземлил ее. Он видел перед собой только крошечный кусочек занесенной снегом бетонной дорожки. А ведь небольшое отклонение в сторону могло привести к серьезным неприятностям: аэродром окружен высокими сопками, совсем рядом огромные конусы двух вулканов.

Пурга бушевала, ревела, по-разбойничьи свистела...

Все аэродромное начальство встретило летчика:

— Это у нас первый случай, чтобы приняли самолет в такую погоду, — сказали ему. — А таких красавцев, как ваш, мы еще не видели.

— Погодка, конечно, нелетная, — ответил летчик. — Ну, ничего, — добавочное испытание для машины.

Камчатского пейзажа экипаж самолета так и не увидел. В пургу прилетели, в пургу и улетели.

Одной из целей испытательного полета была проверка поведения нового самолета в условиях низких температур. Поэтому летчик, вольный выбирать себе маршрут, решил, как он выразился, «податься в Арктику».

Над Охотским морем самолет попал в долгожданное обледенение. Пусть не смущает необычное сочетание слов «долгожданное» и «обледенение». Страшный бич полетов в сложных метеорологических условиях — обледенение еще недавно вызывало катастрофы. Быстро нарастающий слой льда резко менял аэродинамические качества машины, утяжелял ее, начиналась сильная вибрация, которая иногда приводила к тому, что самолет разваливался в воздухе. А тут летчик обрадовался, когда стекла фонаря начало затягивать ледяной коркой. На лобовой части крыльев быстро нарастал лед. Включили мощную электро-тепловую антиобледенительную систему. Лед постепенно стал таять и срываться блестящими кусками. Ясно — обледенение не страшно новому воздушному лайнеру.

Вот и Арктика! В бледном свете начинающегося полярного дня видно, как плывут под крылом бесконечные нагромождения торосов, черные разводья между треснувшими льдинами, ледяные поля, густо изрезанные трещинами, рисунок которых напоминает гигантскую паутину.

«Все меньше остается на карте Центрального полярного бассейна неисследованных белых пятен, а в небе над льдами — нехоженых воздушных дорог», — подумал летчик, и, как бы отвечая на его мысли, штурман сообщил, что под ними дрейфующая научная станция «Северный полюс-6».

На 86-м градусе северной широты самолет пошел на снижение. Вот уже отчетливо видны маленькие домики на льдине, радиомачта с красным флагом, четко выделяющимся на белоснежном фоне. Самолет сделал круг над самым северным поселением советских людей, приветственно качнул крыльями.

Летчик от имени экипажа послал радиограмму полярникам. Тотчас пришел теплый ответ от начальника станции Серлапова.

Радист самолета не отрывал руку от ключа. Эфир, казалось, был предельно насыщен точками и тире.

Петропавловск запрашивал, как протекает полет.

Порт Тикси сообщал погоду.

Вот тебе и безмолвная Арктика!

Разворот — и взят курс на Большую Землю.

Каких-нибудь двадцать лет назад подобная воздушная «прогулка» в высокие широты была бы сложнейшей экспедицией, к которой готовились бы долго и тщательно. Ведь когда Водопьянов весной 1937 года вел воздушные корабли на штурм Северного полюса, понадобилось ровно два месяца, чтобы долететь от Москвы до сердца Арктики. Тогда не столько летали, сколько ждали погоды. А теперь?

...Северный аэропорт Тикси гостеприимно встретил воздушных путников. Непродолжительная стоянка для заправки горючим, и самолет поднялся в ночное небо.

«Улыбка Арктики» — северное сияние играло в пылающем небе, украшало дальнейший путь. Прозрачная колеблющаяся вуаль затянула весь небосвод. Волны алого, зеленого, бледно-розового, густо-фиолетового цветов, мгновенно сменяясь, проносились из края в край неба. Длинные золотистые лучи пронзали фантастическую завесу. Они то складывались в гигантский веер, то соединялись в пучок в беспредельной вышине. Феерическая картина. Нельзя было ею не залюбоваться!

От Тикси до Москвы примерно 5000 километров, и на всем протяжении пути, несмотря на ночь, угадывались признаки нового на северной земле. С высоты виднелись огни металлургического Норильска, угольной Воркуты, нефтяной Ухты. Там, где совсем еще недавно были редкие поселки, стояло электрическое зарево над новыми городами.

При хорошей погоде долетели до столицы.

Так ранней весной 1958 года протекал один из множества пробных полетов, проведенных шеф-пилотом — испытателем «ИЛ-18».

На заводском аэродроме, несмотря на ранний час, первым встретил летчика генеральный конструктор:

— Как леталось, Владимир Константинович?

— Нормально. Маршрут, правда, был трудный и с правым крайним пришлось повозиться...

— Поехали вместе в город. По дороге расскажете. Я сяду за руль, вы устали. Доставлю с ветерком!

После обстоятельной беседы Ильюшин, прощаясь с Коккинаки, спросил:

— А сегодняшний полет не юбилейный? Вот-вот должно исполниться тридцать лет, как вы стали летчиком.

— Я не в ладах с хронологией, — улыбнулся в ответ Коккинаки, — и юбилеев не люблю... Значит условились, что будем делать завтра.

Первый рекорд

Генерал-майор авиации, заслуженный летчик-испытатель СССР Владимир Константинович Коккинаки живет в Москве, на Ленинградском проспекте, напротив Центрального аэродрома. В раскрытые окна его квартиры доносится гул моторов, отсюда видно, как поднимаются и опускаются самолеты. Многим из них он дал в свое время «путевку в жизнь».

В небольшом кабинете летчика на книжных шкафах, вытянувшихся вдоль всей стены, стоят модели крылатых машин. Крошечные самолеты выточены из слоновой кости и дерева, вырезаны из плексигласа, отлиты из алюминия и стали. Это миниатюрные копии машин, «крестным отцом» которых был хозяин кабинета. Моделей много, но книг куда больше. Плотными рядами они выстроились в книжных шкафах, лежат на письменном столе. В углу комнаты — объемистая пачка еще не просмотренных томов, видно, только что доставленных из магазина.

Коричневые томики сочинений В. И. Ленина соседствуют с зелеными переплетами книг Анатоля Франса, теоретические работы «отца русской авиации» Н. Е. Жуковского — с фундаментальной историей древней Греции, записки Бисмарка — с «Жизнью животных» Брэма... Но больше всего в кабинете книг по изобразительному искусству — альбомы репродукций и монографии о мастерах живописи на русском, немецком, английском и итальянском языках... На столе внимание привлекает роскошно изданный альбом, воспроизводящий картины известной коллекции президента Индонезии Сукарно.

Летчик — знаток и ценитель живописи. Он давно уже собирает картины русских художников и даже более охотно беседует об искусстве, чем о полетах.

Над его письменным столом висит прекрасная картина — волны грозного штормового моря подбрасывают маленькую парусную шхуну.

— Люблю Айвазовского, — говорит летчик, — непревзойденный поэт моря, нашего Черного моря... Смотрю на эту картину, и кажется, будто доносится до меня соленый ветер моей юности.

...Коккинаки родился в Новороссийске, в пыльном и шумном портовом городе, где то бывает нестерпимая липкая жара, когда воздух чуть колышется от горячего марева, то дует свирепый норд-ост, которого побаиваются даже бывалые рыбаки.