немецком тылу; они были убеждены, что советское командование, учтя их

донесение, присылает сюда противотанковые орудия новейшей конструкции.

На лесных полянах хлопотали артиллеристы, оборудовали огневые позиции:

рыли землю, спиливали деревья, мешавшие стрельбе, привязывали цели,

пристреливали реперы; линейные надсмотрщики тянули к наблюдательным пунктам

командиров батарей и дивизионов телефонные провода, забрасывали их шестами

на ветки дубов. Не прекращавшийся в течение двух недель дождь мешал работе,

с листьев потоками обрушивалась вода, едва связист касался дерева. Намокшие

провода были тяжелые и скользили, не удерживаясь на ветках. И только

профессиональное терпение, привычка и огромная необходимость заставляли

связистов безропотно делать свое дело и доводить его до конца. На лесных

размытых и изрытых до последней степени тяжелыми -- тоже новыми -- танками

дорогах, выбиваясь из сил, барахтались грузовики, подвозившие снаряды и

орудия. Лес был полон надрывным стоном моторов. Глухими просеками, квохча

гусеницами, ползли приземистые танки -- казалось, им нет конца. Они

двигались осторожно, точно подкрадывались к кому-то. Тяжело урча, они

сваливали деревья и устраивались недалеко от опушки. Танковый рев вплетался

в другие звуки, которых в Шебекинском урочище было множество: где-то

татакали зенитки, обстреливая неприятельский самолет-разведчик; негромко

переговаривались саперы, степенно и не спеша рывшие блиндажи; стучали

молотки и слышалось характерное потрескивание автогенных аппаратов в

артиллерийских мастерских, давно развернувшихся в глубине леса; скрипели

повозки; раздавался свист бичей -- это мыкали свое горе на размытих дорогах

затертые машинами и оттесненные в еще более непроходимые, гиблые места

ездовые -- великие страстотерпцы фронтовых дорог. Все эти звуки сливались в

один неумолчный и тревожно-озабоченный гул, наполнявший солдатские сердца

ожиданием чего-то значительного и необыкновенного. Изредка в лесу разрывался

прилетевший из-за Донца вражеский снаряд и поглощал все остальные звуки. Лес

некоторое время оставался как бы безмолвным. Но вот звук разорвавшегося

снаряда угасал, и вновь возникало, усиливаясь, привычное гудение.

Лес кипел, как муравейник. В него и ночью втягивались все новые и новые

войсковые организмы: танковые и саперные бригады, иптапы*, понтонные

подразделения, дивизионы гвардейских минометов. Все это теснилось,

устраивалось хлопотливо, готовясь к чему-то.

*Истребительно-противотанковые артиллерийские полки.

Генерал Сизов весь день провел на переднем крае с командирами приданных

частей и офицерами штаба. Только поздно вечером, усталый, но, видимо,

довольный сделанным, он возвратился в штаб. Лицо комдива, однако, было

озабоченно. Его беспокоила последняя разведсводка, полученная из штаба

армии. В сводке говорилось, что против дивизии Сизова появилась новая

танковая дивизия немцев, недавно прибывшая из Германии. Дивизия эта подошла

к фронту уже после того, как группа Шахаева возвратилась из неприятельского

тыла.

Сизов вышел из блиндажа. На улице шел дождь. Генерал расстегнул китель

и подставил прохладе свою грудь. Затем вернулся в блиндаж, позвонил в

медсанбат, справился о здоровье полковника Баталина. Баталин, полк которого

недавно был выведен во второй эшелон, поправлялся. Сизов прилег на койке. Но

сон не приходил. Медленно распутывался клубок давно волновавших мыслей.

"Много у врага новой, грозной техники, а солдаты все те же. Даже хуже

тех. А у нас и техники больше. А главное -- люди, солдаты. И в этом никто

нас не может превзойти. Если полк потерял всю боевую технику, он еще не

погиб. Он жив, если в нем уцелели знамя и хотя бы один солдат. Это так.

Орудие стреляет, пока за ним стоит боец, танк движется, пока в нем сидит

солдат. А главное -- какой солдат... Впрочем, это очевидная истина. И почему

я об этом думаю... Новая танковая дивизия?.. Надо проверить. Завтра же пошлю

разведчиков..."

Не заметил, как заснул.

Разведчики, совершившие рейд в тыл врага, были повышены в звании.

Шахаев стал старшим сержантом, Пинчук -- сержантом, Ванин и Аким --

ефрейторами. Никто, кажется, так не гордился этим повышением, как Сенька. В

тот же день он заставил встать по команде "Смирно" молодого разведчика Алешу

Мальцева.

-- Почему не приветствуешь старших? -- строго отчитывал он его. --

Перед тобой -- ефрейтор!.. Как стоишь?!

При этом он был настолько серьезен, что его никак нельзя было

заподозрить в шутке.

Назревали большие события, а жизнь солдат шла своим обычным чередом.

Шахаева назначили командиром отделения и вскоре парторгом роты. Сенька и

Аким остались под его командой, а Пинчука поставили старшиной роты -- на

этот раз уже официально. Таким положением вещей остались довольны все, и в

особенности Пинчук; наконец-то в его руки попало настоящее хозяйство! Не

дожидаясь дополнительных указаний, он немедленно приступил к делу. По акту,

как и полагается, начал принимать все ротное имущество от Ивана Кузьмича,

старого рыжеусого солдата-сибиряка, временно исполнявшего обязанности

старшины.

-- Кузьмич, -- обращался к нему по-граждански Пинчук, вынимая из мешков

собранное для стирки солдатское белье. -- Одной пары не хватает. Ты не

того... не позычив кому-нибудь?

-- Что вы, товарищ сержант! Как можно! -- обижался Кузьмич. -- Что я,

враг себе? Давай еще раз пересчитаем.

-- Давай, давай, -- соглашался Пинчук и начинал заново перебирать

белье. -- Тильки як що не хватит...

Однако при повторном подсчете белье находилось: в бережливости и

честности Кузьмич нисколько не уступал самому Пинчуку. Был вот только

малограмотен Кузьмич, да на водчонку слабоват; если бы не это, быть бы Ивану

Кузьмину старшиной роты или кладовщиком, на худой конец. А сейчас он служил

ездовым. Под его началом находились две добрые сибирские лошади да ладно

сколоченная пароконная повозка. К обязанности ездового Кузьмич относился в

высшей степени добросовестно. Во всей дивизии не сыскать такой справной

сбруи и таких сытых лошадей, как у Кузьмича. Зная его исполнительность и

честность, старшина роты доверял ему возить продукты с ДОПа* -- предприятие,

как известно, связанное с немалыми соблазнами. Во все важные поездки новый

старшина отправлялся только с ним. По дороге Кузьмич рассказывал ему о своей

жизни, о том, как несладко сложилась она у него с самых молодых лет.

* Дивизионный обменный пункт.

Женился Кузьмин в четырнадцатом году на деревенской красавице Глаше. Но

не довелось ему пожить с молодой женой как следует. Царь начал войну с

Германией. Забрали молодца. Больше трех лет мыкал горе по окопам, кормил

вшей то под Перемышлем, то под Варшавой, то в Восточной Пруссии. А потом

четыре года участвовал в гражданской. Возмужал, окреп, заматерел. Всюду

побывал -- на юге и на севере. Лихим кавалеристом мчался по родной сибирской

земле по пятам адмирала Колчака. Первым из всего эскадрона ворвался в родную

деревню. Вихрем пронесся по улице, сверкая саблей и пришпоривая обезумевшего

коня, сбрасывавшего по дороге ошметья кроваво-белой пены с оскаленного в

дикой ярости рта. У своего дома стальными мускулами натянул поводья -- была

в молодости силушка в Кузьмичовых руках! -- поднял на дыбы храпевшего

жеребца, гаркнул весело:

-- Глаша, встречай гостя!