«Нет, нет, это пустяки, — ободряла она сама себя, — буду стараться, буду трудиться. Я все-таки многому выучилась в школе: выучусь еще больше, и, как ни трудно дается мне ученье, но это все-таки веселей, чем сидеть целый день над иголкой, a по вечерам играть с Пашей в дурака! Отдаст меня мать в магазин, не беда, — Груша говорила, что там дают довольно свободного времени; я буду читать; я одна без учительницы стану учиться по своим школьным книгам, a выйду из школы, не сделаюсь швеей, буду давать уроки и покупать себе книги; мать не может запретить мне этого! Не все ли ей равно, каким трудом я стану зарабатывать деньги».

И девочка с решительным видом вытирала слезы, бралась за книгу и не обращала внимания на косые взгляды окружающих.

Глава VI

Маше пришлось испробовать свои силы, как учительнице, гораздо раньше, чем она ожидала. Один раз в школу привели новенькую, бледную, худенькую девочку, одетую несравненно богаче остальных школьниц. Настенька Негорева была единственной дочерью довольно богатых купцов. Мать души в ней не чаяла и избаловала ее до того, что в десять лет девочка не умела сама себе надеть чулок, разрезать кушанье за обедом. Отец сильно восставал против такой порчи девочки и, чтобы хоть несколько удалить ее от влияния матери и в то же время сделать из нее образованную девицу, решил отдать ее сначала в подготовительную школу, a затем и в гимназию. Настенька расплакалась навзрыд, когда мать, расцеловав ее бессчетное множество раз и насовав ей полный карман гостинцев, ушла, наконец, оставив ее в комнате учительницы. Когда же учительница ввела ее в класс и посадила вместе с другими за большой учебный стол, бедная девочка от страха и смущения не смела ни сказать слова, ни поднять глаз на своих новых подруг. Первые два дня учительница оставляла девочку в покое, предоставляя ей понемногу привыкать к своему новому положению, но когда Настенька перестала на все вопросы отвечать слезами или упрямым молчанием и начала даже принимать участие в играх и разговорах других детей, она решила, что пора приняться учить ее. Много заниматься маленькой баловней и стараться облегчить ей первые уроки, y нее не было времени. Она подозвала к себе Настеньку, показала ей первые буквы азбуки, заставила несколько раз повторить за собой эти буквы и затем отослала на место, строго приказав выучить их. Бедная Настенька совсем растерялась. Она никогда в жизни не держала в руках книги, к учительнице она с первого взгляда почувствовала непреодолимый страх, она не имела ни малейшего понятия о том, что означают эти странные а, б, в, г, которые ее заставляли произносить; она просидела над раскрытой книгой целые полчаса, бессмысленно устремив глаза на одну точку, и, когда учительница опять подозвала ее к себе, не умела отличить a от б.

— Послушайте, Негорева, — строгим голосом заметила ей учительница, — в школе нельзя так вести себя! Вы видите, здесь все девочки учатся, и вы должны учиться. Я вам еще раз назову буквы, слушайте внимательно; если через полчаса вы их не выучите, я вас накажу.

Настенька, по-прежнему, бессмысленно прослушала а, б, в, г, д, е и, возвратившись на место, принялась горько плакать, не пытаясь даже выучить трудный урок. Маша, сидевшая рядом с глупенькой девочкой, сжалилась над ней и попросила y учительницы позволения помочь «новенькой». Учительница охотно согласилась на это; через несколько минут Настенька перестала плакать, a через полчаса она знала свои шесть букв так хорошо, что вместо наказания заслужила похвалу. С тех пор Маше волей-неволей пришлось сделаться учительницей. Маленькая Негорева не в состоянии была исполнить ни одного урока без ее помощи; Маша учила ее читать, следила за тем, как она выводила буквы и цифры, заставляла ее затверживать наизусть молитвы и басни.

— Мне, право, некогда, y меня свое дело, — отзывалась иногда Маша, когда девочка обращалась к ней.

Настенька и не пыталась приготовить урока одна или попросить помощи y другой подруги, она садилась на место и начинала горько плакать, пока или Маша сжаливалась над ней, или учительница говорила:

— Федотова, займитесь, пожалуйста, с этой несносной плаксой; вы можете не списывать с книги, вы и без того очень хорошо пишете.

Время шло. Маша пробыла в школе уже два года; ей исполнилось четырнадцать лет, и Ирина Матвеевна все чаще и чаще поговаривала о том, что пора ей поступать в магазин.

— Лето уж куда ни шло, побегай в свою школу, — объявила она ей: — все равно время глухое, работы мало, a с августа отведу тебя к той мадам, y которой училась Грушенька; я уже припасла пятьдесят рублей ей заплатить, даст Бог, и еще заработаю; она берется в два года тебя всему обучить.

Маша с ужасом думала об этом августе месяце, о двухлетней жизни в магазине и из всех сил старалась воспользоваться последними оставшимися неделями школьных уроков. Она давно уже догнала девочек, начавших учиться гораздо раньше ее, и считалась лучшей ученицей в школе. Учительница, со всеми обращавшаяся довольно сухо и не любившая лишних разговоров, к ней одной выказывала участие, подробно расспрашивала ее об ее семейной обстановке, жалела, что она не в состоянии продолжать учиться, доставала ей книги для чтения, выражала готовность всегда помочь ей заниматься.

Один раз, в последних числах июля месяца, когда Маша уже с грустью высчитывала, что до поступления в магазин ей осталось ровно шесть дней, Настенька пришла в школу сильно опечаленная, с опухшими от слез глазами. На расспросы подруг она с новыми слезами сообщила им грустную весть, что пришла в школу в последний раз, что будет несколько дней отдыхать дома, a потом злой отец отведет ее в гимназию.

— Экая глупенькая! Чего же ты плачешь? — вскричала Маша: — ведь в гимназии хорошо учиться, еще лучше, чем здесь!

— Да, как же! — хныкала избалованная девочка: — там, говорят, так строго? Много разных учителей и учительниц и тебя не будет, кто же мне поможет!

Девочки засмеялись.

— Ничего, Негорева, — дразнили они плаксу, — накажут тебя разок-другой, так научишься сама готовить уроки!

— Нет, не научусь, я так и маме сказала, — плакала Настенька.

В этот же день, перед самым концом классов учительницу вызвали зачем-то в ее комнату. Она пробыла там с четверть часа, потом распустила учениц, только Настеньке велела подождать, a Машу позвала к себе. Входя в комнату учительницы, Маша с удивлением увидела на диване толстую, богато, но безвкусно одетую барыню, которая тотчас же заговорила с ней ласково-покровительственным голосом:

— Вы — Машенька Федотова? Мне об вас моя Настенька много рассказывала. Мы вам очень благодарны, что вы были добры к ней, помогали ей. Она ребенок малый, слабый; ей бы по-настоящему и совсем учиться не следовало, ну, да отец хочет сделать из нее образованную, конечно, его воля! Вот теперь отдает ее в гимназию. A вы как? Вот мадам (она показала на учительницу) очень вас хвалит, говорит, y вас к ученью большая способность; что же бы и вам в гимназию поступить?

— У моей матери нет средств отдать меня в гимназию, — краснея, отвечала Маша, — я поступлю в ученье в модный магазин.

— Что же, это дело хорошее! — вздохнула купчиха. — Только мы вот думали, что как нашей Настеньке быть в гимназии одной, без знакомого человека, пропадет она там совсем! Если вы не поступаете в гимназию только из-за того, что вашей маменьке платить нечем, мы бы это на себя взяли. У нас, слава Богу, средства есть! Мы бы за вас и в гимназию деньги внесли, и книги бы вам купили, какие нужно, a вы бы в гимназии за Настенькой присмотрели, не дали бы ее в обиду, домой бы привели, — на прислугу-то я не очень полагаюсь, a самой мне некогда, — пообедали бы y нас, еда y нас хорошая, всего вдоволь, a после обеда помогли бы Настичке приготовить уроки, какие там зададут. Говорят, в гимназии насчет этих уроков страх как строго! Ну, что, согласитесь вы на это?

Маша была в полном недоумении. Предложение было так ново, так неожиданно, что совершенно ошеломило ее.

— Я, право, не знаю, мне надобно поговорить с маменькой, — в смущении пробормотала она.