- Ведь если Пелагея, то это тоже Паша...

И снова ехал рекой, и у избушки снова возился с заездом, а в одном очень порожистом месте, где середка реки была провалена, и висела единственная перемычка для переезда - и та показалась ненадежной - свалил и пробросил четыре елки.

Ехал дальше - собачья шапка, черные очки, на шее поперек карабин... Ехал и ехал, и свистел северный ветер, и казалось нет ничего важней этой пробитой дороги, и не верилось, не думалось, что через неделю все заметет, через две - промоет, а через месяц и вовсе унесет в весеннюю вдаль с сумасшедшим потоком льда. И ни о чем не думалось, кроме этой дороги, и она застывала крепко - будто на века.

Забрасывался как-то на охоту, успел так напровожаться по дороге на берег и у лодки, там, что доехал в беспамятстве до избушки, подтянул и привязал лодку - проснулся. Утро, колотун, дверь открыта, собаки у дверей сидят.

- Вот все вы такие! Да и я не лучше.

Получалось, и не первый раз, что Николай брал вину на себя, а Мамая это раздражало:

- А ты не такой? Ты че себя возвышаешь-то! Ты вот такой ответственный, а остальные прямо дети малые, им не стыдно, а тебе стыдно, ты че - лучше их, чо ли-то! Хрен ты угадал!

Из тех людей, что виноватым только себя считает. Потом понял, что от гордыни. Думал, что он такой хороший-то. Гордился этим. Он считал, что что ни произойди - он виноват, а Пашка говорил, мол, значит прямо ты такой прямо главный, а остальные дети малые, не-е, ты себя не возвиличивай. Знаешь, я может и малеький человек, и ни за что не отвечаю, а зато признаю за другими право, не ставлю себя выше их, раз получается им не стыдно - значит ты чо,

И то как смерть захватила - заморозила, получился наверки срез, расклад, слепок его доброты, безотказности, столько вещей - все по людям раскиданы. А не двай Бог смерть - а у тебя как будет?