— Я ведун на воинской службе. Можешь звать Мастером. Тарус, — он кивнул на длинноносого воина, — тоже. Стас из тайной государевой службы, а это… тоже нужный человек. По нашему понимает, но сам говорит плохо. Устал он, так что пускай себе сидит… как привык.

Ты тоже, наверное, устала ждать. Так что сразу к делу — с мертвыми говорить может только он, — ведун кивнул на сидящего на полу, — да еще пара людей… но они совсем уж далеко отсюда. Я расспросил его, узнал уже то, что сам хотел. И уговорил ехать сюда — вдруг ты захочешь что уточнить? Но про это потом…

Ты родом из Зеленой Балки, лет тебе шестнадцать с небольшим. Стало быть, знал я твоего отца, и имя его могу тебе сказать. Не бойся, — расстроено махнул он рукой, — можно, давно уже можно. В тот год, как они слюбились с твоей мамкой, частые набеги были. Много тогда стражей полегло, сшибка за сшибкой… В те времена туда втрое больше воинства посылали, а возвратилась едва пятая часть. Тогда и отец твой сгинул… Таша. Тоже ведун был, при войске. Не самый сильный, и ничего в тебе от его воинской силы нет.

— А-а…? — выдохнула я.

— Рыжий и глаза карие. Только ты веселее раскрашена, девочка. И похожа, видно, на мамку. Только вот масть отцовская. Звали его Ташем…

Я вздернула руки к щекам, а он не дал — перехватил их и держал. Сердито рявкнул:

— Кто тебя учил так делать?! Нельзя тяжелой бабе в страхе за лицо хвататься — с уродливыми пятнами дитя родится. Сиди тихо, слушай и руками не маши! Тебе необходимо знать все это, а мне некогда бабьи вопли слушать да слезы утирать. Тяжко слышать будет, но ты же хочешь узнать?

Так вот — мне страшно думать про это и говорить тяжко, но… тела твоего отца не нашли. А это значит, что тебе есть за что мстить степнякам, дочка. Ты имеешь святое право на самую страшную кровную месть.

Опять остановил меня взмахом руки, не дал ничего ни сказать, ни сделать:

— Потом… Если захочешь, вдвоем с тобой поплачем о нем. А пока… вот еще что важно: нет на тебе никакого проклятья, девочка. Нет, как нет… Я умею видеть такое и ясно вижу — чисто все.

Я на время застыла с раскрытым ртом. Потом все же спросила:

— Как это нет?

— Да вот так и нет. Совсем. С чего ты вообще взяла, что оно есть?

— Потому что оно… было.

— Такое возможно. Только любое проклятие не вечно, для каждого есть свой срок. И может такое статься, что срок этот уже вышел, ограничившись твоей мамой, а может и до нее еще. Или было выполнено какое-то условие, при котором оно утратило силу.

Я потерянно молчала, обдумывая его слова. Значит, мама могла иметь семью? Выйти за мужа — моего отца…, родить много детей… и сыновей тоже. А я? И улыбнулась тому, что роилось в моей голове.

— Это ничего не меняет для меня. Но за свою дочку я рада, сильно рада. Спасибо, что сказали.

— Это ты про которую дочку? Ты сына ждешь, если что. Свет маленькой души виден и разнится. У сыновей он ярче, у дочерей — мягче, теплее.

Опять я растерянно замолчала, не зная, что сказать на это. Руки с лаской потянулись к животу… Сынок? Наверное, мне все равно, кто родится — любить буду так же сильно. Вот только с сыном все будет не так просто — ему нужен отец. Одинокая женщина не вырастит воина, не научит твердо держать оружие в руках. Даже если он захочет выращивать хлеб, то все равно должен будеть уметь защитить свою семью. А еще — принимать мужские решения, вершить мужские поступки.

Я не думала про сына, когда шла тогда в крепостцу. Не подумала — за кем будет ходить хвостиком мой сынок, когда подрастет? Кому станет заглядывать в рот, признавая главенство над собой во всем? Ждала, что он одарит дочкой. Да, с ней было бы проще…

— В нашем роду всегда рождались только девочки. И я видела дочку! Во сне — в будущем. Так ясно привиделось мне в той избушке у Строжища… Может, вы все же ошиблись?

Старый ведун вдруг подобрался весь. Тот, который Тарус, выпрямился на лавке и застыл, внимательно глядя на меня. Даже тот, из тайной службы — Стас, повернулся ко мне всем телом. И с пола послышалось шевеление, там поднял голову усталый старик и открыл глаза. Очевидно, я сказала что-то очень важное для них. Старый ведун хмыкнул, оглядел своих товарищей и спросил меня:

— А ты точно дочку видела? Платьишко там… косички? Сама-то не ошиблась?

И я задумалась. А ведь правда — кто лежал в той люльке, я не видела. Просто маленький сверточек — запеленатый младенец. Потом за ручку держала кого-то маленького и родного — знала это, но вниз не смотрела, а смотрела на ту женщину. А главное — на полянке я видела бегающих деток, там были и девочки и мальчики. Почему я решила, что именно девочка — моя? Наверное, потому что ждала только ее. А ведун продолжил:

— Так что ты там видела про дочку? И почему для тебя ничего не изменилось? Не жалеешь, что все могло быть по-другому?

— Нет, по-другому ничего не могло быть, — решила я прояснить для него то, что давно поняла для себя: — Гляньте на меня — кто возьмет такую в жены? Да мне никто другой и не нужен. А ему я не пара.

— Кто он? Как его зовут? — подобрался ведун.

— Я не знаю, не спросила, — поникла я головой, — для меня это было запретное знание.

— Чудо чудное…, - выдохнул старый ведун, — так что же с тобой не так, можешь сказать?

Я пожала плечами, подивилась его непонятливости:

— А то вы сами не видите! Я же рыжая и рябая вся. А еще маленькая и худая, нескладная.

— А я вот слышал, что к тебе клинья уже подбивали, чуть не замуж звали, — хмыкнул ведун.

— Это вы про Микея? — вздохнула я, — он очень хороший, только я не думаю, что я для него — что-то настоящее. У него добрая душа, может, он просто жалел меня?

— Чудо чудное, — опять вздохнул ведун, глядя на меня с жалостью, — а тебе все же настоящего хочется? Ну… ладно. Расскажи, что снилось тебе тогда, это может быть важным.

— А вам разве есть до этого дело? Я ведь про себя сон видела. Правда… про степняков еще снилось… — и я рассказала про того упавшего с коня чужого вожака, хватавшего ртом воздух, будто его душили, а потом еще и про обрыв над бушующей бездной… и про мертвых людей… детей.

— Эх-хе, эх-хе, — раздалось с пола. Я подхватилась с лавки и поспешила поднять балахонистого старика, потянула его к лежанке. Мужики поначалу замерли, а потом стали помогать мне. Вместе мы удобно уложили его и я разъяснила:

— Еще когда он только уселся, я забоялась что простынет. По полу же тянет, а он одет легко и старый, слабый на вид. Сразу надо было это сделать, да вы сказали, что ему так привычнее. Теперь уже и не знаю…

— Что нам с ней такой делать, а, Тарус? — качал головой ведун, — я, если честно, большего ждал. С таким даром — гораздо большего, в разы… А она — про то, как степняк с коня упал, эх-х…

— Давайте, я останусь здесь на пару дней, Мастер. Таше спокойнее будет, когда нас станет меньше. Пускай и Мокша побудет тут немного, отдохнет заодно. Похоже, что он уже что-то увидел, пусть еще посмотрит. А, может, и Таша еще что-то вспомнит. Ты же не прогонишь нас? — повернулся он ко мне.

Гнать людей из их же жилища? Смеется он, что ли? Хотя до сих пор, и правда — я была здесь, как дома. Входя первый раз, сразу же подхватила веник и поискала соринку и вымела ее — уважила домового. Он должен был знать, что жить к нему пришла помощница. Так учила меня бабушка. Может, здесь был другой обряд вселения в дом, я его не знала. Но, кажется, домовой принял меня — не пугал, не насылал плохие сны. К чему вообще эти слова ведуна? Просто так молоть языком он не стал бы.

— А я что — могу и прогнать? — не поверила я.

— Нет, конечно. Пока что не можешь… а дальше видно будет.