Глава 12

— Вставай, вставай, проснись, — толкал меня кто-то в плечо, — времени нет, просыпайся…

Я с трудом продрала глаза — уснула вместе с сыном среди дня. В свое время решила не просить для себя помощниц. Неужто сама не справлюсь со своим ребенком? Тем более что все остальное для нас делали — убирали дом, готовили еду… но все оказалось не так просто. Сынок не был спокойным дитятком — требовал, орал, беспокоился ночами, болел животиком, когда к шести месяцам мне присоветовали прикармливать его. Молоко у меня было, но видно ему его не хватало, потому и кормить приходилось часто. Я крутилась, настирывая пеленки и подгузники, готовила прикормки, кормила, выносила на воздух подышать. Со временем следила, как он рачкует по полу, уже уверенно ползая, только неправильно — задницей вперед. Так-то он был хорошего нрава — улыбчивый, веселый. Весь в своего отца.

И личиком становился схож с ним — русый, с серо-зелеными глазками, длинными бронзовыми ресничками. Легко и часто улыбался, показывая два молочных зуба, которыми, и правда — сильно прихватывал сосок, заставляя меня шипеть от боли.

Хлопот с малым доставало, и я уставала. А потому и пользовалась любой возможностью отдохнуть и поспать урывками — и ночью, и днем.

Сейчас таращилась недоверчиво и потихоньку понимала — настало время платить. У края кровати тихо колыхался привид — мужик средних лет в воинском облачении, с короткой бородкой и здоровенный, как буйвол. Облик его был бы страшноватым, будь он жив. Но сейчас сквозь него просматривались стены и люлька сына. Так что вся его мощь выглядела зыбкой, хотя и не являлась таковой — я это понимала. И спросила — чего он хочет от меня?

— Был поединок, — коротко, по-мужски объяснял он для меня суть произошедшего, — правый был заведомо слабее виноватого, потому и был убит.

— А разве Силы не следят за справедливым исходом поединка? — дивилась я.

— Не знаю. Правота не доказана и его надуманная вина ложится позорным клеймом на весь род. Что есть не справедливо и не правильно. Иди и скажи — виноват тот, кто победил. Доказательство его вины — на его груди, под рубахой.

— А где я их найду, как узнаю?

— Там, где хоронят. Тебе погано сейчас будет, плохо… почти, как тогда. Но это нужно перетерпеть. Я берег тебя от них всех, не подпускал до времени. Сейчас найди в себе силы. Не потому, что он мой побратим и важен для меня, а потому что уже пора, пришло время…

Вскоре я проживала то, что узнала когда-то в моем видении — в избушке Строга. Шла по кладовищу, что расположилось в редком лесу далеко за городом. Еле тянула тяжеленные ноги меж старых и новых могилок. Меня пригибало к земле, каменной плитой лежало на плечах знание о мертвых. За мною следом шла пятерка стражников— как всегда при оружии и готовых защитить. Не понимала — зачем мне такая охрана, почему отвлекают людей ради меня от других — важных дел? Но ведун только отмахивался и просил не морочить ему голову глупостями.

Вскоре увидела между деревьями толпу народа возле вырытой ямы, домовину с молодым парнем в ней. Вопли, стенания, рыдания женщин ударили в уши, осыпали морозом тело. Мужики стояли мрачные и поникшие под тяжестью горя и обвинения, что упало на их род.

Я подошла ближе, и понемногу все стихли… смотрели на нас со стражниками и ждали что мы скажем. Тогда я нашла в себе силы, и тяжело ворочая языком, сказала все, как велел мой призрачный охранник. Меня хмуро выслушали, молча. А потом люди разом развернулись к здоровому мужику, что вперед спиной отступал в глубину кладовища. Он остановился, прижимая руку к груди, защищая то, что было спрятано под одеждой.

Посмотрела еще, как берут его, как ломают, пригибая к земле, разрывая на теле рубаху… Что они там нашли, какие такие доказательства его вины — я не поняла, да и не хотела знать, вникать во все это. Не шевельнулось ничего в душе. Я просто сделала то, что должна была. Меня благодарили, кланялись, желали здоровья до века. Как только стало можно, я повернулась и пошла обратно — домой. Было тяжело, но уже не так, как раньше. Я не сомлела, не упала, смогла идти своими ногами… все оказалось не так уж и страшно.

— Воин, — позвала его уже дома, когда прилегла отдохнуть на кровать: — Кто ты, как мне тебя называть? Могу ли я говорить с тобой без вреда для себя? Ты так долго был рядом и молчал…

— Конь.

— Что? — удивилась я.

— Конь. А ты что — думаешь, в бою мы друг друга полным именем зовем? Ага, как же! Конь, Лук, Зак, Дан… — сокращаем имя или зовем прозвищем. В бою лишний миг может стоить товарищу жизни. А Конь потому, что на спор коня поднял — под брюхо да за ноги.

— Умным такого не назовешь…

— Что бы ты в этом да понимала… Со мной говорить можешь, но я стану отвечать только по делу. Вреда от наших разговоров тебе не будет.

— Сколько ты останешься возле меня, знаешь? Это… Микей тебя прислал, попросил?

— Микей? Нет… не знаю… не важно. До того срока, пока не отпустишь.

— Ты же очень хочешь? Не можешь не хотеть, я понимаю это.

— Хочу, тут нечего скрывать или стыдиться.

— А вместо тебя…

— Я знаю едва ли больше, чем ты, так что даже не думай, что я таюсь от тебя. А то еще — против тебя что замышляю. Мы с тобой теперь, как боевая двойка — в связке до времени. А в этом деле главное — полное доверие. Так что отвечаю то, что знаю — пока возле тебя я, а что дальше — видно будет.

В голову пришла с виду разумная мысль, я уже открыла рот говорить… и промолчала. Вначале нужно было обсудить это с Мастером.

Микея я не забывала. Вспоминала всякий раз, как клала Зоряна в дареную им люльку. Вначале всегда со слезами, а потом просто светло и с благодарностью. Я больше не рвалась искать Юраса и просить его вернуть мне слово, что я дала ему. Мне больше не нужно было его разрешение любить другого — некого было. Я решила хранить ее — верность, этим двум — отцу моего сына и моему любимому. Любила ли я раньше Юраса? Всей душой, безоглядно и бездумно — по-детски. И сейчас вспоминала его с благодарностью и теплом — такого красивого, веселого. Но он всегда был только мечтой — несбыточной, как призрачное марево над летней степью. Я никогда не думала о нем, как о своем, не ждала от него ничего и мысли о нем гнала.

Мысли о Микее гнать не хотелось. Нельзя было не помнить и не думать о том, как сильно он любил меня. Как жарко и жадно вглядывался, заставляя чувствовать себя красой желанной, солнышком рыжим, его ненаглядной. Верить ему, потому что в его глазах я и была такой. Я так хотела бы быть для него всем этим до конца наших жизней, но не судьба…

Когда сильно потеплело и настали жаркие, даже душные ночи, я часто открывала окно и долго сидела возле него, глядя на деревья, притихшие без ветра, на звездное небо, что виднелось над ними… В окно тянуло прохладой, ночной свежестью, дышалось легко и свободно и опять хотелось… жить. А без него не получалось в полную силу — никак. Семейной жизни для себя просто не представлялось. И другого на его месте — обнимающего меня, целующего, я видеть не хотела.

— Микеша-а… месяц мой ясный, радость моя утраченная… — шептала я в теплую летнюю темноту, глотая слезы: — Как ты там без меня? Тебе так же тяжко на душе ночами? Так же жалеешь о том, что не успел изведать со мной? Я не хотела бы для тебя такого…

Хотелось его для себя, возле себя. И нельзя было с головой погружаться в тоску, понимая невозможность этого. Ради сына нельзя было.

Потому я и бросилась с головой в учебу, на которой настаивал Мастер. Читала в голос книги, которые он приносил, разбирала вместе с ним то, что вычитала в них. Изучала карты нашего государства и других земель. Слушала и запоминала историю правления в Тарте. Узнавала основы ведовства. Не для того, чтобы ему учиться, а чтобы понять, на что это ведовство способно.

Время от времени решала судьбу людских душ, помогая им найти покой на той стороне. Возникал рядом со мной Конь и говорил, что мне нужно делать: указать наследникам, где лежат необдуманно спрятанные от них деньги, отпустив жадного родича на ту сторону без сопровождения проклятий. Либо спасти от навета невиновного. Либо развеять подозрения в самоубийстве. Еще много чего за эти годы… но это было не так часто и не так уж тяжело для меня.