— Как неблагоразумно со стороны дона Эстевана, — заметил пастух, — что он все время после обеда дозволяет поддерживать этот столб дыма. При таком ясном небе, как теперь, этот знак виден очень далеко.

— Я того же мнения, как и вы, — ответил Барайя — но вы же знаете, что Кучильо нужен какой-нибудь признак, по которому он мог бы найти обратный путь в лагерь. Человеколюбие и наш собственный интерес предписывают это.

— Человеколюбие? — хмыкнул пастух. — Дай Бог, чтобы оно было уместно по отношению к Кучильо! Между нами будь сказано, я имею насчет Кучильо некоторое подозрение и думаю, что он один из тех проводников, которые вместо того, чтобы указывать путь к золотым россыпям, заводят людей в болота. До вас, может быть, дошла молва, пробежавшая между участниками нашей экспедиции?

— Какая? — спросил удивленно Барайя.

— Что эта экспедиция предпринята наугад и дон Эстеван в этих необозримых пустынях не так уж хорошо знает местность, изобилующую золотоносными россыпями.

— Без сомнения, он слышал об их существовании, — заметил Барайя, — но он не знает, где именно они лежат, и я имею повод предполагать, что Кучильо об этом гораздо более осведомлен, нежели показывает на словах. Именно поэтому его смерть стала бы для нас страшной потерей.

— Сомневаюсь! — возразил старый, пастух, покачивая головой. — Кучильо один из тех, на чей счет опытный глаз не обманывается. Впрочем, на этот раз я бы очень хотел обмануться.

— Ба! Вам все представляется в слишком черном свете, — заметил Барайя.

— Действительно, вы имеете право так думать, — отвечал старик, — но мне какой-то тайный голос говорит, что этот вечер для меня и для всех нас станет роковым. Посмотрите-ка, эти животные опять перестали жевать и прислушиваются! Что тут станешь делать? Улягусь-ка я, если вы не имеете ничего против, да постараюсь немного соснуть, чтобы потом бодрствовать ночью.

Старый вакеро спокойно улегся на разостланный плащ и скоро заснул. Барайя попытался было последовать его примеру, но его воображение было слишком сильно возбуждено предшествовавшим разговором со старым вакеро, и он не мог успокоиться. Едва он начал засыпать, как вдруг до его слуха донеслись отдельные раскаты выстрелов. Барайя толкнул спавшего вакеро в бок и вскочил.

— Там внизу стреляют! — произнес он тихо.

Вакеро стал прислушиваться.

— Да, твоя правда, — кивнул он. — Впрочем, если это Кучильо угодил в засаду индейцев, то не стоит беспокоиться, Барайя. Постарайтесь-ка лучше соснуть, потому что в пустыне ночной сон весьма драгоценен.

С этими словами старик улегся опять, но глухое фырканье вьючных лошадей и мулов заставило его снова поднять голову.

— Ну, черт! — буркнул он. — Наверное, красные черти рыскают где-то поблизости.

В эту минуту из глубины равнины послышалось ржание лошади, и вскоре показался всадник, мчавшийся во весь опор.

— Это Кучильо! — воскликнул вакеро при виде погонявшего во всю мочь свою лошадь всадника. — Дай Бог, чтобы его возвращение не было для нас предвестником несчастья.

Действительно, то был Кучильо, который с криками: «К оружию! Индейцы приближаются!» — быстро проскочил вместе со своей лошадью в отверстие, оставленное для прохода.

Крик этот в одну минуту пробудил спавших и поднял всех на ноги. В стане поднялась суматоха, авантюристы спешили изготовить ружья, большая часть бандитов уже имела не один случай помериться силами с апахами.

В стане переполошились лошади и мулы. Почуяв запах индейцев, натиравших кожу мускусом, они стали рвать постромки, словно чуя приближение медведя или тигра; таково было действие, произведенное на них этими детьми степей.

Впрочем, вскоре замешательство прекратилось, каждый занял свой пост, указанный ему еще заранее доном Эстеваном. В самом деле, спокойствие было совершенно необходимо, потому что опасность, по-видимому, была близка, как свидетельствовал о том Кучильо.

Не останавливаясь и не отвечая на сыпавшиеся на него со всех сторон вопросы, Кучильо направился прямо к палатке дона Эстевана, который, между тем, вышел оттуда с Педро Диацом и поджидал его. Затем они все вместе вернулись в палатку, где бандит передал им подробности своей рекогносцировки.

Рассказ Кучильо был краток и показался обоим слушателям невероятным. Впрочем, в присутствии бандита они воздержались от высказывания друг другу своих соображений на сей счет и ограничились лишь обменом многозначительных взглядов, в которых выражалось согласие. Кучильо еще не кончил своего рассказа, как в палатку вошел Ороче, один из участников экспедиции дона Эстевана, с известием, что индейские всадники уже находятся близко от лагеря.

Эта весть не позволяла медлить. Дон Эстеван и Педро Диац тотчас же оставили палатку, которую Ороче вслед за ними разобрал, и дон Эстеван отдал приказ немедленно зажечь сложенный в кучи хворост, чтобы осветить местность, по которой скакали их неприятели.

Приказ этот приведен был в исполнение быстро, и, спустя несколько минут, местность вокруг лагеря осветилась таким заревом, как будто в лагере был пожар. При этом свете можно было разглядеть в отдалении черные длинные тени скакавших по равнине индейских всадников, которые то исчезали, то опять показывались. На них были обращены глаза всех авантюристов, которые уже в полном вооружении стояли по местам, имея возле себя взнузданных и оседланных лошадей на случай вылазки. В лагере водворилась суровая тишина.

Барайя и старый вакеро, беседу которых между собой мы привели выше, случайно сошлись опять вместе.

— Поверьте мне, — заметил старый вакеро, обращаясь к Барайе, — не пройдет и четверти часа, как мы непременно услышим рев этих красных дьяволов…

Не успел вакеро докончить своих слов, как в отдалении послышались дикие крики, подтвердившие его предсказание.

— Мне хочется, — продолжал он, — сказать вам еще несколько слов. Внутренний голос говорит мне, что мой час близок. У меня нет ни жены, ни детей, которые стали бы оплакивать меня в случае смерти, но у меня есть старый товарищ, о разлуке с которым я не могу даже подумать без мучительной боли; этот старый товарищ — мой конь, на котором мне часто приходилось скитаться в саваннах[8]. Я дарю его вам, старайтесь обходиться с ним кротко, любите его, и он полюбит вас так же, как любит меня.

При этих словах вакеро подошел к своему старому скакуну, который стоял вместе с прочими оседланными лошадьми и, согнув свою красивую шею, грыз удила. Потрепав его рукою по крутым бокам, вакеро возвратился на позицию.

— Послушайте! — произнес он, обращаясь опять к Барайе, — я заранее выражаю благодарность за попечение о моем старом товарище и в награду прочитаю стих из одного псалма, который особенно приличен для умирающих…

— Да бросьте вы, — заметил Барайя с насмешкой. Он обернулся, удивленный, что старик внезапно перестал говорить.

Но он напрасно дожидался ответа от пастуха. Старый вакеро не раскрывал более рта. Просвистела в воздухе стрела, и старик, пораженный в самое горло, грохнулся наземь.

Пущенная стрела как бы послужила предвестником нападения. В ту же самую минуту на равнине, освещенной месяцем, показались передовые всадники апахов. При отблесках огней можно было различить их раскрашенные лица и разрисованные красной краской тела. Их длинные волосы развевались по ветру; ремни, которыми было украшено их одеяние, при быстром галопе лошадей обвивались вокруг них точно змеи, а их пронзительные, дикие и грозные крики неприятно поражали слух.

Видя немалую опасность, дон Эстеван велел своим людям разместиться за повозками, а некоторым из них, у кого ружья били далее прочих и которые были искусными стрелками, расположиться на высоте, откуда они могли удобнее целиться в нападающих. На несколько минут наступила тишина. Передовые всадники индейцев оценивающе оглядывали укрепления авантюристов. Потом из сотни глоток вырвался воинский крик апахов, похожий на рев диких животных; земля загудела под копытами коней. Воины под градом пуль и камней бросились на мексиканцев. Лагерь был окружен с трех сторон, атака следовала за атакой. Сквозь рев и вой нападающих слышались залпы выстрелов с высоты. Лошади поверженных всадников неслись во все стороны, а некоторые из воинов, придавленные в падении, карабкались, силясь высвободиться из-под навалившихся коней. Вскоре битва перешла в рукопашную свалку, индейцы прыгали с коней прямо на повозки, за которыми скрывались мексиканцы.