— Я подожду еще несколько недель, — сказал он, — и посмотрю, не станешь ли ты лучше, и тогда, если ты будешь все такой же упрямой, я напишу ей сам. Я скажу ей, что переписку остановил я и объясню ей причину этого.

— Ох, папа, дорогой мой папочка! Пожалуйста, не делай этого! — запричитала девочка в отчаянии. — Я боюсь, что если ты это сделаешь, она не будет меня больше любить и подумает, что я очень плохой ребенок.

— Если это случится, то она только будет иметь правильное о тебе мнение, — холодно ответил он. — И все твои друзья скоро перестанут тебя любить, если ты будешь проявлять такой своенравный характер. Элси, терпение мое на исходе, и я скоро должен буду прибегнуть к очень суровым мерам, если ты мне не подчинишься. Теперь иди в свою комнату, сегодня я не хочу больше тебя видеть.

— Спокойной ночи, папа, — всхлипнула девочка, послушно поворачиваясь, чтобы уйти.

— Элси, доченька, — неожиданно схватил он ее за руку, приближая к себе. — Почему ты не оставляешь эту странную свою настойчивость и не позволяешь твоему папе опять обнимать свою маленькую крошку? Я очень люблю тебя, дитя мое, и мне очень больно видеть тебя такой несчастной, больнее даже, чем я могу выразить. — Он нежно убрал кудряшки с ее заплаканного личика, обращенного к нему.

Голос его был полон прежней нежности, и сердечко маленькой Элси затрепетало при этом звуке. Взгляд его тоже был нежным и любящим. Отбросив в сторону газету, он посадил ее себе на колени и обнял за талию.

Элси положила головку ему на грудь, как часто любила делать до этого несчастного отчуждения, а он лаская перебирал ее кудряшки.

— Скажи, доченька, — произнес он тихим, полным нежности голосом. — Скажи отцу, что его маленькая, послушная доченька опять принадлежит ему. Сердце его так жаждет принять ее, неужели он опять останется без нее.

Искушение было очень сильным. Она любила его, ох, как она его любила! Может ли она вынести, если он станет несчастным? И это было таким отдыхом, такой радостью, снова чувствовать его объятия и слышать его любимый голос, обращавшийся к ней с такой любовью и нежностью. Может ли быть удивительным, что в этот момент Элси поколебалась? С одной стороны, она видела своего отца, полного любви и внимания, доброты и ласки, с другой — лишение его любви, возможно, дома, холодный, жесткий, суровый тон и взгляд. А что может подразумеваться под более суровыми мерами наказания, она страшилась даже подумать об этом.

Несколько мгновений она молчала: слишком жестокая борьба происходила в ее сердечке. Было трудно, очень трудно отказаться от отцовской любви. Но любовь Иисуса! Ах, она все равно драгоценнее!

Борьба закончилась.

— Папа, — и она подняла искреннее, заплаканное личико, в голосе ее звучала сила чувств, — дорогой мой, милый папочка, я люблю тебя очень, очень сильно, и я хочу быть твоим хорошим, послушным ребенком, только, папа, Иисус сказал: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня» (Мф. 10:37), и я должна любить Иисуса больше и всегда выполнять Его заповеди. Но ты просишь, чтобы я сказала, что сожалею о том, что отказалась нарушать их, и что я буду беспредельно послушной тебе, даже если ты прикажешь мне быть Ему непослушной. Ох, папа, я не могу этого сделать, даже если ты никогда больше не будешь любить меня, даже если ты приговоришь меня к смерти.

Холодное, жесткое выражение снова появилось на его лице, прежде чем она успела договорить и, сняв ее с колен, он сказал своим самым жестким тоном:

— Уходи, непослушный, упрямый ребенок! Сколько раз мне повторять тебе, что ты слишком мала, чтобы разбираться в этих вопросах, и должна все их предоставить мне, твоему отцу и единственному попечителю, подчиняться которому повелевает тебе сама Библия. Я все-таки найду средство, чтобы сломить тебя, Элси. Если любовь и нежность бессильны, то суровость сделает свое дело.

Он поднялся и быстро заходил по комнате, взволнованный и рассерженный. А маленькая Элси со слезами ушла.

— Это одна из твоих сестер, милая? — спросил Анну пожилой господин, наблюдая, как Элси, всхлипывая, прошла по коридору и поднялась наверх.

— Нет, это дочь моего брата Хораса, — презрительно ответила Анна. — Она очень капризная девчонка и совсем не слушается своего папу.

— Ах, как жалко, но я надеюсь, что ты всегда слушаешься своего папу? — серьезно спросил собеседник.

— Конечно, мой папа разрешает мне делать все, что я захочу, — сказала Анна, важно качнув головой. — Я не должна никого слушаться.

— Ах, тогда я считаю, что ты очень несчастный ребенок,— заметил пожилой господин еще серьезнее, — потому что для таких маленьких, как ты, иметь слишком много свободы совсем нехорошо.

Мистер Гриер, так звали пожилого господина, был очень тронут видом маленькой Элси. Он заметил следы глубокой печали на ее приятном юном личике и решил, что в отношении к ней всей семьи было что-то неприятное. Однако он не увидел ни упрямства, ни своеволия в выражении этого кроткого, милого личика. Он начал подозревать, что к девочке относятся несправедливо, и решил понаблюдать, на самом ли деле она является непослушным ребенком, как охарактеризовала ее Анна, и если она неплохая, как он был склонен думать, то попробовать завоевать ее доверие и помочь ей справиться с ее переживаниями.

Но в этот вечер Элси вниз больше не спускалась, и хотя на следующее утро он видел ее за общим столом, она ушла сразу же после завтрака, и у него не было возможности познакомиться с ней. За обедом было то же самое.

После обеда господин заметил ее одну, направляющуюся во двор. Он надел шляпу и последовал за ней на некотором расстоянии. Девочка направилась к бараку, где жили слуги, и вдруг вошла в комнату, в которой, как ему сказали, лежала больная старенькая черная служанка. Возможно, это были ее последние дни.

Он тихонько подошел к двери хижины и присел на низенькую скамейку снаружи, откуда он прекрасно мог видеть и слышать все происходящее внутри, оставаясь

при этом незамеченным: Элси стояла спиной к двери, а бедная Дина была слепая.

— Я пришла к вам еще почитать, тетушка Дина, — сказала маленькая девочка, своим приятным нежным голосом.

— Спасибо, моя маленькая госпожа, ты очень добрая, — слабым голосом ответила больная.

Элси открыла свою маленькую Библию и стала читать вслух третью главу Евангелия от Иоанна. Когда она закончила читать шестнадцатый стих: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3:16). Она замолчала, а потом воскликнула:

— Ох, тетушка Дина! Разве это не замечательно? Разве не наполняет это ваше сердце радостью? Видите, здесь не написано, дабы всякий, кто хороший и святой, или всякий, кто не грешил, но всякий, верующий в Иисуса, единородного Сына Божия. Если бы это было только для хороших, тетушка Дина, то я и вы никогда бы не имели надежды на спасение, потому что обе мы великие грешницы.

— Только не ты, мисс Элси! Не ты, милая! — прервала ее старушка. — Старая Дина великая грешница, она это прекрасно знает, но ты, миленькая, ты никогда ничего плохого не делала.

— Нет, тетушка Дина, — печально ответил серебристый голосок, — у меня очень злое сердце, и я была грешницей всю мою жизнь. Но я знаю, что Иисус умер, чтобы спасти грешников, и что всякий, верующий в Него, имеет жизнь вечную, и я верю этому. Тетушка Дина, я хочу, чтобы вы этому поверили, и тогда вы тоже будете спасены.

— Ты говоришь, что добрый Господь умер за старую бедную Дину, мисс Элси? — неожиданно живо спросила она.

— Да, тетушка Дина, если вы поверите Ему, потому что написано, что «всякий верующий».

— Старая Дина не знает, как верить, дитя, и не может этого уже сделать.

— Вы должны попросить Бога, чтобы Он научил вас, тетушка Дина, — искренно ответила девочка, — потому что Библия говорит, что вера есть подарок от Бога.

— Ты не имеешь в виду, мисс Элси, что Бог спасет старую бедную Дину и даст ей небо совсем даром? — и старушка взволнованно поднялась на локоть.