Когда королевич умолял царя отпустить его домой, царь ответил:

— Отпустить тебя назад непригоже и нечестно. Во всех окрестных государствах будет стыдно, что ты от нас уехал, не совершив доброго дела.

Стражу, приставленную к королевичу, сильно увеличили, опасаясь, как бы жених не сбежал. Но королевич все-таки умудрился удрать. Стрельцы остановили его уже у Тверских ворот и с торжеством поволокли обратно: «Врешь, брат, не уйти, женишься!»

В дело ареста Вольдемара вмешался польский посол Гаврила Стембковский. От имени своего короля он попытался было требовать освобождения пленника, но получил ответ, что пусть-де лучше королевич согласится, не то его в далекое место сошлют, а русский царь станет со Швецией против Дании воевать.

Только смерть Михаила Федоровича выручила из заключения датского королевича. Только после погребения первого Романова и воцарения шестнадцатилетнего Алексея удалось, наконец, Вольдемару уехать на родину, проклиная день и час, когда ему пришло в голову поехать в гости в эту удивительную «страну неограниченных возможностей», в эту странную Россию.

Когда пытаешься из осколков, разбросанных в показаниях современников и летописях, воссоздать цельный образ первого Романова, определить характер царя Михаила, прежде всего становишься в тупик от полного отсутствия индивидуальных черт в этом человеке.

Перед нами личность идеально безличная: «нос и рот умеренные, лицо чистое, особых примет не имеется».

На портретах Михаила, относящихся к началу его царствования, простоватый мальчонка с туповатым, невыразительным лицом. Подавать солянку в качестве полового в московском трактире — сгодился бы. Но, например, телефонным мальчиком в современном отеле его не представишь — не справится.

Портреты более поздние рисуют дородного мужчину с большой и тщательно расчесанной бородой. Если правда, что каждый человек по типу лица похож на какое-нибудь животное: Бисмарк — на кота, Александр III — на носорога, то Михаил более всего похож на барана. Что-то ограниченное, безнадежно-спокойное, воистину баранье есть в этом шаблонно-правильном лице.

Когда, например, в 1641 году некий подьячий в городе Кузнецке в бумаге о посылке мехов сделал какую-то незначительную описку в царском титуле, подьячего сурово высекли батогами и отослали в тюрьму — знай край, да не падай.

Ограниченность и тупость Михаила не мешают ему очень высоко ценить свое царское достоинство. Чуть ли не самой яркой чертой характера царя Михаила является его неумеренная любовь к часам, которыми он загромоздил все свои комнаты. Тут и стенные, и каминные, и даже самые редкие — карманные. Диковинки радуют и тешат царя. Он неустанно заводит их, наслаждается их боем, любуется кукушкой и другими ухищрениями. Оно, собственно, грех, да соблазнительно очень. До чего додумались иноземные прелестники, а?!

Эта мания Михаила — его любовь к часам — представляла собой чуть ли не все интересы венценосца. Во время торжественных обедов возле него всегда ставили двое часов. От органного мастера Мельхерта были выписаны два часовых дел мастера, которые должны были «русских людей часовому мастерству научить». Когда Мельхерт сделал часы с органом, из которых появлялись соловей и кукушка, Михаил растрогался чуть не до слез и подарил Мельхерту огромную по тем временам сумму — 3 тысячи рублей.

Характер Михаила, при всей его простоватости, — лукавый, с хитрецой. Когда, например, воевода Шеин под Смоленском был разбит наголову Владиславом и русские войска, сдавшись, отдали все ружья, пушки и знамена, царь решил сделать Шеина козлом отпущения за позорные результаты войны. Шеин успешно доказал, что вовсе не на нем лежит вина за поражение, но тогда ему поставили в вину, что он-де 15 лет назад целовал крест польскому королю. В этом же самом был повинен и сам царь Михаил, но это Шеина не спасло. Ему отрубили голову. Кстати уж отрубили голову и его товарищу Измайлову, который обвинялся в том, что говорил «много воровских непригожих слов о царе и патриархе».

Любопытная и очень характерная для всего царствования история разыгралась также с вопросом взятия Азова. Донские казаки, голытьба, кормившаяся набегами на турецкие владения по берегам Черного моря, «промышлявшая зипунов», по тогдашнему выражению, взяла было с налета Азов. Когда султан осадил город, чтобы вернуть его, воинственные казаки усмотрели в этом вопрос самолюбия и решили Азова ни за что не отдавать: «Подавишься, собака, а Азова не увидишь».

Отношения между Россией и Турцией имели характер хронической ссоры. Крымские татары испокон века нападали на окраины Московии, и московский царь сделал жалобы по этому поводу турецкому султану. Казаки, со своей стороны, также испокон веков нападали на турецкое побережье, и турецкий султан отсылал, со своей стороны, одну жалобу в Москву за другой.

Когда на этот раз казаки решили отстоять Азов и умудрились отразить 24 приступа двухсоттысячного турецкого войска, они послали гонцов к царю Михаилу с просьбой принять Азов под свою высокую руку. Без помощи Москвы бороться долее с турецкими войсками казакам было не под силу.

Как ни хотелось Михаилу сохранить за собой Азов, но достигший уже сорокавосьмилетнего возраста царь взять на себя решение этого вопроса не решился. Был созван особый Земский Собор, где бояре, «уставив брады в землю», стали решать вопрос, принимать ли Азов, а если принимать, то где взять деньги для войны с Турцией. Сословия, представленные на Соборе, высказались по-разному. Духовенство, не рисковавшее призывом в войска и необходимостью рисковать своей жизнью, заявило, что воевать надо и Азов необходимо удержать, но о деньгах на войну помалкивало. Дворяне и дети боярские, со своей стороны, полагали, что вопрос о деньгах можно решить легко, стоит только отобрать патриаршью казну, а также домовую казну у архиереев и в монастырях. При этом случае дворяне и дети боярские не только просили принять меры, «чтобы государева казна без ведома не терялась», но еще и жаловались на свою бедность, указывая, что «дьяки и подьячие от взяток обогатели, накупили поместий и вотчин, построили себе дома каменные, каких прежде и у великородных людей не бывало».

Купцы, со своей стороны, как и полагается, жаловались на разорение и тяготы от воевод, которые их немилостиво грабят. Хуже всех оказались «бестактные» ответы выборных от «тягловых людей». Те, не скрывая, заявили, что они «оскудели и обнищали от великих податей и от разных служб», что «впали в ничтожество до того, что многие из слобод разбрелись розно и дворишки свои весьма покидали».

Соотношение сил явно не благоприятствовало военной политике. Царь Михаил повздыхал, сколько полагается, и, предав казаков, которых только что еще благодарил и жаловал, отписал султану, что казаки-воры взяли Азов самовольно, что он им никогда не помогал и впредь помогать вовсе не намерен.

Казаки успели перехватить царскую грамоту, в которой они названы ворами. «Мы за таких воров никак не стоим, хоть их, воров, всех в один час вели перебить», — писал Михаил в грамоте султану. Еще только что пред этим, узнав о взятии Азова, царь успел послать казакам щедрое жалованье и в грамоте своей им писал: «Мы, великий государь, вас, казаков, за эту вашу службу, промысел и крепкостоятельство милостиво похваляем». Но конъюнктура уже переменилась. Реальный политик, царь Михаил не желает вспоминать вчерашних слов. Турки, однако, не поверили, резонно указывая на царское жалованье, которое прислали из Москвы донцам и деньгами, и разными товарами. Казаки, получив приказ от царя покинуть Азов, город покинули, но на прощанье решили от него камня на камне не оставить. Азов разрушили до основания. Повеселилась казацкая душа! Много забот положит в будущем Петр на завоевание и восстановление этой крепости.

Впрочем, хитрость характерна не только для одного царя. Любопытно всмотреться в то, как седобородые, малограмотные и туповатые бояре обладали все же незаурядной хитростью и даже умудрялись перехитрить, например, англичан.