Глава 2

— Как и ты, Матиас, я стал капитаном корабля в двадцать один год, — сказал мой шурин, — но в отличие от тебя, не потерял его к двадцати двум.

В устах любого другого человека это было бы непростительным оскорблением и издёвкой, достойной удара кинжалом под рёбра на рассвете. А вот для капитана Корнелиса Ван–дер–Эйде — нечастым доказательством того, что у него все–таки есть извращенное чувство юмора, которое большинство считало явлением столь же мифическим, как грифон.

— Корнелис! — взгляд его сестры, моей жены, полыхнул, как бортовой залп шестидесятипушечника. — Ты не должен шутить об этом с Мэтью. Много людей погибло на том корабле, и эта потеря мучает его день ото дня.

Несмотря на то, что Корнелия была на добрых десять лет младше брата и так хрупка при его бычьей мощи, её слова заставили его покраснеть как мальчишку, пойманного в саду за воровством яблок. Этот гордый и прямолинейный капитан, который не пасовал перед самыми упёртыми бургомистрами Амстердама и обменивался бортовыми залпами с лучшими из капитанов, мгновенно подчинялся любой её прихоти.

Корнелис принёс извинения и поднял бокал в мою честь. Это была первая моя встреча с шурином после крушения «Хэппи ресторейшн» полгода назад. Корабль Корнелиса стоял в Эрите, загружая припасы, пока его капитан консультировался с Адмиралтейством на неразглашаемые темы. Ему вскоре предстояло идти на рыбный промысел в Исландию, охранять суда, добывающие богатый улов в этих опасных водах. Однако при всех его недостатках Корнелис Ван–дер–Эйде серьёзно относился к семейным обязанностям, и даже очевидно неотложная природа его экспедиции не помешала ему засвидетельствовать своё почтение сестре и её семье в нашем странном старинном доме в сельской глубинке Бедфордшира, более чем за пятьдесят миль от места якорной стоянки.

Всё время обеда Корнелис в присущей ему неописуемо нудной манере разглагольствовал о преимуществах ранней подготовки капитанов к морю, лет этак с девяти — ровно столько было ему самому, когда дядя–шкипер впервые взял его с собой за пределы банки Схооневелт в Северное море. После этого мы были удостоены исчерпывающей лекции о мореходных качествах его нового корабля, крепкого сорокапушечника под названием «Вапен–ван–Веере». Оказалось, что особый восторг капитана вызвали флоры^[1] корабля, и я на мгновение задумался: зачем ему понадобились зелёные насаждения в трюме? В продолжение Корнелис изложил обзор якобы превосходной системы правления в Нидерландах с семью фактически независимыми провинциями, пятью взаимно подозрительными адмиралтействами и бессчётными пререкающимися фракциями.

Я слышал рассуждения Корнелиса уже не раз — особо памятной была бесконечная речь на моей свадьбе — и лишь безучастно кивал время от времени. Мой взгляд отклонился к покосившимся, изъеденным жучками и гнилью потолочным балкам гулкого зала, где мы обедали, и, как всегда во время еды, мне представилось, что всё сооружение может рухнуть и убить нас. Опустив глаза, я увидел Корнелию, её чистые, не знающие вшей волосы, гладкое округлое лицо и нежную белую грудь. На ней в честь визита Корнелиса было пышное оранжевое платье, являвшееся, как я знал, политическим демаршем против решительного республиканства брата. Она не желала слушать, как Корнелис оправдывает их родину. Став подданной другой страны, моя жена в похвальной мере переняла местные порядки, к тому же это был отличный шанс возобновить бесконечный семейный спор.

— Ну же, брат! — насмешливо воскликнула она. — Неужели ты не видишь, каким бедствием для Нидерландов стало их нынешнее правительство? Голландия против Зеландии, шесть провинций против Голландии, оранжисты против республиканцев, Амстердам против всего мира! А что с религией, Корнелис? Государство, официально проповедующее суровейшую из мыслимых форм кальвинизма, однако с радостью терпящее католиков, евреев, почитателей дьявола и Бог знает кого ещё, лишь бы они приносили достаточно денег в казну! Если это и есть «Истинная свобода» де Витта, брат, то храни нас Бог от неё!

Корнелис посмотрел на неё снисходительно, как и всегда, ведь в этом, по крайней мере, мы были с ним согласны: мы оба любили это смышлёное, пылкое и решительное создание и готовы были отдать за него последнюю каплю крови.

— Что же ты предложишь взамен, сестра? — спросил он мягко.

Конечно, ответ был очевиден: оранжевое платье говорило само за себя.

— Монархию, что же ещё? Взгляни на Англию, вновь счастливую под управлением законного государя, после всех этих долгих и мучительных лет подражания нашей глупой Нидерландской Республике! — Я поднял бровь, осведомлённый несколько лучше жены о бурлящем недовольстве при дворе, о ропоте лондонской черни и о пустой королевской казне. Корнелия же продолжала: — Принц Оранский должен быть провозглашён королём, а де Витт и все его приспешники в Генеральных Штатах пусть возвращаются в бордели Амстердама, откуда они родом!

Даже Корнелис не смог стерпеть такого злословия от сестры: она, похоже, обвиняла в распутстве Яна де Витта, великого пенсионария Голландии и человека, сохранявшего единство беспорядочного государства Нидерландов. Капитан Ван–дер–Эйде подобрался в кресле.

— Принц — не более чем мальчишка двенадцати лет, сестра! — сказал он. — Сделай его королём, и мы получим гражданскую войну, сравнимую с той, что раздирала Англию на части…

Они продолжали в том же духе, а я снова вернулся взглядом к потолку. Я размышлял о том, как может это беспросветное варево грубых и алчных торгашей — Соединённые Провинции Нидерландов — соперничать с Англией за господство в мировой торговле. Мы уже бились в одной войне, во времена Английской республики, и иногда на шканцах «Хэппи ресторейшн» я прикидывал вероятность объявления ещё одной и перспективу участия в битве против своего шурина Корнелиса. Эта мысль всегда приводила меня в ужас, ведь за скучными лицом и речами мне были ясно видны сердце и ум превосходного моряка и свирепого воина.

Моя мать, облачённая, как всегда, в чёрные траурные одеяния, отвлеклась от созерцания очага. Возможно, она была достаточно хорошо знакома с острыми насмешками Корнелии, чтобы знать — пришло время направить враждующую родню Ван–дер–Эйде в более мирные воды.

— Скажите, Корнелис. Ваши родители здоровы?

Корнелия сосредоточила взгляд ясных карих очей на особо волнующем кусочке каплуна в своей тарелке, потом взяла нож и принялась за дело, не зная пощады. Даже будучи ребёнком минейра и фрау Ван–дер–Эйде из Веере в Зеландии, жена беспокоилась о них меньше, чем моя мать. Корнелис Ван–дер–Эйде–младший задумался над вопросом, как будто это была сложная навигационная задача.

— Йа, миледи Рейвенсден, они в добром здравии. Отец собирается стать бургомистром Веере в этом году или в следующем. Матушку беспокоят катар и подагра, но в остальном…

— Как и всех нас, Корнелис, в нашем–то возрасте — ответила моя мать, пресекая дальнейшее обсуждение симптомов фрау Ван–дер–Эйде со всей присущей ей любезностью.

Она не отличалась терпением, даже когда была самой стройной и яркой красавицей при дворе, теперь же — с согбенной артритом спиной и негнущимися пальцами — не прощала слабостей никому. Моя матушка посмотрела на своего зятя, слегка склонив голову набок, в манере, обычно приберегаемой для особо нудных арендаторов или для Корнелии. Тот редкий и желанный случай, подумал я с горечью, когда они могут сосредоточить общий огонь на госте, вместо того чтобы обмениваться колкостями друг с другом. Мгновение она хранила молчание, потом взглянула в свою тарелку и, очевидно, решила, что осталась лишь одна тема для разговора, способная удержать его от возвращения к флоту, политике или семейству Ван–дер–Эйде.

— Каплун вам по вкусу, смею надеяться?

Само собой, мнение зятя о каплуне её нисколько не интересовало. Хотя мать никогда не озвучивала своих взглядов, я подозревал, что почти с первых минут она сожалела, что позволила младшему сыну взять невесту из этого рода бюргеров.

Рождённый от отчаяния и нужды Квинтонов в беспросветные дни изгнания, брачный контракт обеспечил семье Ван–дер–Эйде кровное родство с английской аристократией, позволив чуть с большей гордостью прогуливаться к собору в Веере каждое воскресенье. По правде говоря, мне досталась такая милая, остроумная, музыкальная и преданная супруга, совершенно не похожая на своих родителей и брата, что иногда у меня возникало невероятное предположение, будто фрау Ван–дер–Эйде наставила мужу рога с каким–нибудь экзотическим заморским наёмником, случайно проезжавшим через Веере осенью 1638-го по пути на войну. Однако, хоть я и был полностью доволен Корнелией, Квинтоны так и не получили обещанного за ней доброго приданого, которое сильно поправило бы жалкое финансовое положение моей семьи. При всей своей мещанской невозмутимости, Корнелис Ван–дер–Эйде–старший оказался на удивление уклончив в этом деле. Речь всегда заходила о каких–то неясных проблемах на страховой бирже в Амстердаме или о трудностях с грузом из Смирны. Либо, в другой раз, из Батавии.