Наступили рождественские праздники, Софья почти всякий день выезжала с матерью на балы. Старый князь не любил выездов и сидел дома, предоставив княгине и дочери полную свободу. Владимир Иванович сделал только исключение для Прозорова. Как-то Леонид Николаевич пригласил Гариных к себе запросто к чаю; князю неловко было отказаться, он поехал с женою и дочерью.

У Прозорова, кроме Гариных, никого не было; сам он и его старушка мать Анна Власьевна встретили «дорогих» гостей на верху лестницы. Дом Прозорова отделан был более чем роскошно; огромные залы были обставлены дорогою мебелью, стены обиты атласом и шёлковой материей, канделябры и люстры — из литой бронзы и серебра, бархатные персидские ковры, картины итальянской и фламандской школы в дорогих золочёных рамах, мраморные статуи. Леонид Николаевич любил художества и был хороший знаток в картинах; он сам хорошо рисовал, картины его заставляли удивляться Софью и Лидию Михайловну.

— Да вы художник, Леонид Николаевич, ваши картины прелестны. Какая кисть! — рассматривая в золотую лорнетку картины, говорила княгиня. — Сколько жизни и правды, какие пейзажи! Это с натуры?..

— Да, княгиня, это вид в моей саратовской усадьбе, я рисовал его с натуры.

— Неужели ваша усадьба обладает такими прелестными уголками? — спросила у Прозорова Софья, любуясь летним видом картины.

— Там, княжна, есть места ещё красивее и живописнее.

— Ведь это Швейцария, просто Швейцария! Наши Каменки тоже живописны, но не так.

— Хорошо вы устроились, Леонид Николаевич, очень хорошо! — пожимая руку Прозорова, промолвил князь Владимир Иванович.

— Вы добры ко мне, князь!

— У вас такой порядок, вы хороший хозяин.

— Не угодно ли взглянуть вам портретную? — предложил Прозоров Гариным и повёл их в высокую, в два света залу, стены которой увешаны были фамильными портретами Прозорова.

— Это ваш отец? — спросила Софья, останавливаясь перед изображением старика в генеральском мундире екатерининского времени; лицо старика напоминало Леонида Николаевича.

— Да, княжна, портрет моего отца. Вы находите со мною сходство, не правда ли?

— О да, большое.

— Эта дверь ведёт в зимний сад. В нём есть очень редкие тропические растения. Не хотите ли, княжна, взглянуть? Сад освещён.

Покуда князь и княгиня рассматривали портреты, Прозоров с Софьей направились в сад.

Этот сад заставил мысленно княжну перенестись под знойное небо тропических стран. Высокие пальмы, огромные кактусы, бананы, целые аллеи лавровых деревьев, цветущие розы и другие редкие цветы… Посреди сада огромный фонтан с золотыми рыбками и морскими животными, несколько мраморных статуй, искусственные гроты, мостики и китайская беседка — всё это освещено было множеством разноцветных фонариков, давало саду какой-то фантастический вид.

— Как здесь хорошо, как хорошо! — невольно восторгалась красавица. — Это рай!..

— В раю, княжна, много лучше! — самодовольно улыбнулся счастливый Прозоров.

— Прелесть как хорошо!

— Хорошо у меня, княжна, правда. Только, знаете, одного недостаёт.

— Чего же? — повернув свою красивую головку к Прозорову, быстро спросила Софья.

— Хозяйки, — тихо ответил тот.

— А ваша матушка?

— Она слишком стара для хозяйства. Княжна, если бы… если бы я мог надеяться, — запинаясь и краснея, говорил Леонид Николаевич. — Я так полюбил вас, княжна!

— Пойдёмте в портретную.

— Вы, княжна, не хотите сказать мне?

— Что? — срывая одну розу и ощипывая лепестки, спросила красавица.

— Могу ли я надеяться на ваше расположение? Я не говорю — на любовь: я должен заслужить.

— И заслужите.

— О, княжна, для этого я не пожалею своей жизни! Клянусь вам! — с чувством проговорил влюблённый Прозоров.

— Зачем клятва? Я… я верю вам. Верю в вашу любовь.

Счастливый Леонид Николаевич осыпал жаркими поцелуями руки красавицы.

— Вот вы где, — сказала вошедшая в сад Лидия Михайловна, пристально посматривая на дочь.

— Здесь так хорошо, мама! — обнимая и целуя мать, ответила раскрасневшаяся княжна.

— О да! Какие растения, какие цветы! Ну, Леонид Николаевич, вы образцовый хозяин.

— Вы ко мне слишком добры, ваше сиятельство! — почтительно целуя руку у княгини, тихо промолвил Прозоров.

Гарины сидели у Прозорова до полуночи; хлебосольный хозяин не отпустил «дорогих гостей без хлеба-соли». В большой столовой накрыт был роскошный ужин; серебряная и хрустальная сервировка украшена была живыми цветами и тропическими растениями; тонкие кушанья запивались дорогими винами. За ужином как хозяин, так и гости были необычно веселы и вели оживлённый разговор.

По приезде домой княгиня проводила дочь до её комнаты. Княжна со слезами радости рассказала матери о признании в любви Прозорова.

— Как, уже? Впрочем, надо было этого ожидать… Не волнуйся, Софи, скажи, чувствуешь ли ты симпатию к Леониду Николаевичу?

— Да, мама, я… я люблю его.

— Ну, благослови вас Господь! — Княгиня перекрестила дочь и вышла.

На другой день Прозоров сделал официальное предложение Софи; оно было принято: княжна стала невестою. Свадьбу решили отпраздновать на Красную горку в княжеской усадьбе Каменки.

Однажды князь Владимир Иванович, прогуливаясь по Тверской улице, неожиданно повстречался с Николаем Цыгановым. Во время Пултусского сражения Николай был ранен в бок и замертво отнесён в перевязочный пункт, где долго болел; но молодость и крепкое сложение спасли его от смерти — он выздоровел. К военной службе он был уже неспособен, вышел в «чистую» отставку с чином армейского прапорщика, ему дали денежное воспомоществование. Николай вернулся в Петербург, а оттуда поспешил в Москву. Его какая-то неведомая сила тянула в Каменки — он не забыл Софьи.

— Кого я вижу! Николай! — с удивлением посматривая на своего приёмыша, радостным голосом проговорил князь.

— Здравия желаю, ваше сиятельство! — немного растерявшись, ответил Цыганов; он не знал, что Гарины поселились в Москве, и не ожидал встречи со старым князем.

— Откуда ты?

— Прямо с войны я, ваше сиятельство, в чистой отставке: рана в бок сделала меня калекой.

— Молодчина, герой! Дай обнять. Поздравляю, по мундиру вижу — ты произведён в офицеры. Рад, братец, очень рад. Ну, а что Сергей, как?

— Князь Сергей Владимирович до дня моего отъезда из армии находился в вожделенном здравии и получил повышение.

— Какое? — радостным голосом спросил князь.

— Назначен в адъютанты к главнокомандующему, — ответил Цыганов.

— Да кто теперь у вас главнокомандующий? И не поймёшь: одни говорят — Каменский, другие — Беннигсен.

— Граф Каменский, согласно прошению, уволен, а назначен Беннигсен. Князь Сергей Владимирович состоит теперь главным адъютантом Беннигсена.

— Ну, слава Богу, рад за него. Пойдём, братец, ко мне, мы живём недалеко — на Поварской. Я дом купил — хотим пожить в Москве. Пойдём, кстати расскажешь княгине и Софье про Сергея.

— За счастье почту, ваше сиятельство!

Старый князь и отставной прапорщик направились к Поварской улице.

Через несколько минут они подошли к воротам дома. Князь провёл Николая прямо в гостиную.

— Вот вам и гость, прошу любить да жаловать! — весело проговорил князь, обращаясь к жене и дочери.

— Николай! — с удивлением проговорила княгиня Лидия Михайловна, осматривая с ног до головы молодого человека.

— Раненый офицер — произведён! Поздравьте — герой, французов рубил! Молодец!

— Давно ли вернулись? — спросила княжна, поднимая свои лучистые глаза на офицера.

— В Москве, княжна, только второй день.

— Что Серж? Расскажите, что вы про него знаете.

— С удовольствием, княжна.

Цыганов рассказал Гариным всё, что знал про молодого князя, про его боевые подвиги, и несколько преувеличил; он знал, что своим рассказом сделает удовольствие княгине и Софье.

Цыганов выглядывал не тем робким и покорным молодым человеком, каким он поехал на войну. Получив чин, он стал другим; его нельзя было узнать — ни робости, ни застенчивости в нём не стало теперь; он самостоятелен, ни от кого не зависим. Цыганов добился того, к чему так давно стремился; у него есть имя и положение. Офицерский мундир и крест св. Георгия украшают грудь некогда безродного подкидыша.