«Этот человек (Наполеон) ненасытен; его честолюбие не знает границ; это бич вселенной! В Вене должны остановиться на этом событии. Я его предвидел, но никак не ожидал, чтобы Генуя была обращена во французскую провинцию в то самое время, когда хотели начать мирные переговоры с этим господином; он над нами смеётся, он хочет войны: ну, хорошо, он будет её иметь, и чем скорее, тем лучше».

Так говорил император Александр, когда узнал о присоединении Генуи к Франции.

Австрия охотно согласилась примкнуть к союзу России и Англии; этим она хотела вернуть потерянную Ломбардию. Шведский король Густав-Адольф IV, лично оскорблённый Наполеоном, ненавидел его и презирал и охотно вступил в союз. Но Пруссия осталась нейтральной: малодушный министр граф Гаугвиц, вопреки общему желанию двора и народа, убедил прусского короля Фридриха-Вильгельма III не вмешиваться в воину с Францией. Нейтральная Пруссия много повредила союзникам, лишив их возможности напасть на Наполеона с севера. И неудачный план кампании дал Наполеону средство нанести союзникам удар при самом начале войны.

Австрийские генералы — князь Шварценберг и барон Макк — думали, что местом войны будет по-прежнему Италия. На военном совете с русским генералом бароном Винценгероде положили австрийские войска разделить на три части; одна, под начальством эрцгерцога Карла, должна была напасть на Италию, другая из Тироля вторгнется в Швейцарию, третья часть, в количестве 80 тысяч человек под начальством эрцгерцога Фердинанда, должна находиться в Баварии в оборонительном положении и ждать там прибытия русских войск.

Наполеон разом разбил все предположения Австрии: он с неимоверною быстротою двинул свои войска из Франции прямо «в сердце Австрии» — в тыл главной её армии, без всякого сопротивления переправился через Рейн, склонил в свою пользу Баварию, Баден и Вюртемберг и, не обращая никакого внимания на нейтральную Пруссию, перешёл через её владения и сосредоточил всю свою многочисленную и храбрую армию на берегах реки Дунай, в окрестностях Ульма, предупредив соединение первой русской армии, шедшей под командою Кутузова, с австрийскою.

Силы были на стороне Наполеона, и австрийскому генералу Макку осталось одно — отступить заблаговременно к берегам реки Инн. Там уже появились русские колонны, и Макк с помощью Кутузова остановил бы стремление французов, но он не принимал никаких мер ни к отступлению, ни к обороне. Наполеон повёл свою армию ему в тыл, окружил австрийское войско со всех сторон и истребил его. Генерал Макк бросился в Ульм и после слабого сопротивления сдался с остатком своих солдат. Наполеон, разбив австрийскую армию, ринулся со всеми своими силами на русское войско, находившееся на берегах Инна. Французское войско втрое своею численностью превосходило русское. Кутузову не оставалось ничего более, как отступить в Моравию, для соединения там с другою русскою армией, которая шла от берегов Вислы под начальством Буксгевдена. Кутузову предстоял трудный, тяжкий подвиг: в ненастное, холодное осеннее время надо было пройти триста шестьдесят вёрст в борьбе с врагами, сильными, искусными, которые преследовали его.

Старый русский вождь храбро отражал нападение и при Кремсе переправился на левый берег Дуная; здесь его встретило французское войско под начальством Мортье, который хотел перекрыть путь Кутузову в Моравию. Несмотря на то, что у Мортье было больше войска, чем у русских, храбрый Кутузов разбил Мортье наголову, так что сам маршал едва не попался в плен.

За победу при Кремсе главнокомандующий Кутузов получил от императора Франца орден Марии Терезии 1-й степени, а также многие генералы и офицеры получили награды. Император Александр удостоил Кутузова следующим рескриптом: «Сражение при Кремсе есть новый венец славы для российского воинства и для того, кто оным предводительствовал. Моих слов недостаёт выразить вам и всему корпусу, под вашим начальством состоящему, то удовольствие и ту признательность, которую я ощущал с получением сего приятного известия. С нетерпением ожидаю ваших рапортов об отличившихся, как в сём деле, так и в предыдущих. На вас возлагаю объявить также всему корпусу чувства, изъяснённые в сём рескрипте мною».

Накануне битвы при Кремсе на левом берегу Дуная расположилась бивуаками русская армия. Был конец октября, и по причине сильного холода зажгли несколько костров. Солдаты грелись около пылающего огня и вели между собою такой разговор:

— Этот самый, теперича, Полеон Бонапартий, французский ампиратор — колдун! — внушительно говорил старый унтер с седыми усами и с такими же баками, греясь у одного из костров с другими солдатами.

— Как, дядюшка, колдун? — с удивлением тараща глаза на старого служивого, спросил молодой солдат.

— Как — во всей форме колдун!

— Неужто, дядюшка, колдун?

— Говорят тебе, стало быть — правда.

— Ну! — удивляются и другие солдаты.

— Вы, теперича, то поймите: можно ли из прапорщиков да в ампираторы? — задаёт вопрос товарищам унтер.

— Где, разве можно!..

— А Бонапартий попал, и всё это, братцы, колдовство на войне. Теперича, ни пуля, ни сабля его не берёт. Заколдован, значит, — ему всё нипочём.

— Расставаясь со мной, братцы мои, обняла меня Груняха да как зальётся горючими слезами, и почала причитать: на кого, говорит, милый друг, покидаешь наших малых детушек, несмышлёных младенчиков? Уж она причитала, причитала. Жена перестала — мать-старуха принялась, так самого слёзы проняли, — рассказывал у другого костра молодой солдат. — И посейчас больно вспоминать про то время. Нелегка разлука, куда нелегка! — с глубоким вздохом добавил солдат и незаметно стряхнул слезу, выкатившуюся из глаз.

— Как по нас и не плакать нашим жёнам и матерям — ведь на войну идём, а не на званый пир. Вернёмся живы с войны или нет — один Бог ведает! — сказал другой солдат.

— Все под Богом ходим, — глубокомысленно заметил третий.

У костра на разостланной медвежьей шкуре лежали Пётр Петрович и князь Гарин. Николай и Щетина хлопотали около медного чайника, в котором кипела вода. Михеев хлопотал тут же.

— А чертовски холодно. Я думал, только у нас на севере холода, да и здесь не тепло, — промолвил Зарницкий, повёртываясь к огню ещё ближе. — Ну, Щетина, скоро ли ты нам приготовишь чай? — спросил он у денщика.

— Зараз, ваше благородие! Кипит.

— Подавай, да рому в чайник влей — вкуснее будет. Ты что, юнец, там ворочаешься? — спросил у Николая Зарницкий.

— Помогаю чай готовить, — ответил тот, повёртывая своё раскрасневшееся от жара лицо к ротмистру.

— Посмотри, Сергей, сколько жизни и молодости в этом юноше. От него так и пышет силою и здоровьем, а завтра, может, шальная пуля или сабля острая уложат его навеки спать в сырую могилу, — грустно промолвил Пётр Петрович.

— У тебя, Зарницкий, сегодня какое-то грустное настроение.

— Может, перед смертью…

— Полно, Пётр Петрович, зачем на войне думать о смерти. Надо думать о победе.

— Верно, товарищ, вот люблю! Я и сам не знаю, с чего я кислятничаю. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Вот и чай с ромом несут: сия оживляющая влага и мои мысли оживит. — Зарницкий с жадностью стал пить чай с ромом. — А ты что же не пьёшь? — спросил Пётр Петрович у Николая.

— Я после успею.

— Зачем после, бери стакан и присаживайся к нам. Ты мне нравишься, юноша, за твою отвагу и смелость. Тебя ждёт награда: я говорил с генералом — он обещал довести до сведения главнокомандующего про твою храбрость.

— Как мне вас благодарить, Пётр Петрович!

— Не за что — ты заслужил награду.

Вдруг по берегу Дуная пошёл какой-то гул и крики, крики — всё ближе и ближе.

— Что это значит? — вскочив, проговорил Гарин, смотря вдаль.

— Не знаю. Верно, главнокомандующий, — ответил Пётр Петрович, тоже поспешно вставая.

Он не ошибся: князь Кутузов, окружённый свитою, объезжал бивуаки на маленькой сытой лошади. Шагом ехал тучный старик, несмотря на холод, в одном мундире. На простом ремне через плечо висела нагайка. Плешивая голова, с редкими седыми волосами, прикрыта была солдатской фуражкой.