Но она уже ухватилась за эту новую идею и потянула его в ближайшую улицу, пересекающую 5-ю авеню.

— Нет, погодите… Это не здесь… Это на следующей…

Она дважды от волнения ошибалась, не могла найти нужный дом, пока наконец ее нервные усилия не увенчались успехом: открылась запертая дверь маленького бара, откуда просачивалась небольшая полоска света. На них с изумлением уставился мойщик посуды. Но это ее не остановило. Она принялась его настойчиво расспрашивать, и в конце концов, после примерно четверти часа каких-то хождений, они очутились в подвальном помещении, где трое мужчин с сумрачным видом пили у стойки. Место было явно ей знакомо. Она назвала бармена по имени — Джимми, правда, вскоре вспомнила, что его звали Тедди. Тогда она подробно принялась разъяснять свою ошибку равнодушному бармену. Она также стала говорить о людях, с которыми приходила сюда однажды, но тот продолжал смотреть на нее пустым, ничего не выражающим взглядом.

Ей понадобилось примерно полчаса, чтобы выпить стакан виски, и она захотела еще один, а затем закурила сигарету, как всегда якобы последнюю.

— Вот докурю эту сигарету, — обещала она, — и мы пойдем…

Она стала более словоохотливой. На улице ее рука сильнее сжала локоть Комба, она едва не упала, выходя на тротуар.

Вдруг она заговорила о своей дочери. Ее дочь жила где-то в Европе, но он так и не смог выяснить, где и почему она с ней рассталась.

Они оказались в районе 52-й стрит и теперь могли видеть в глубине каждой из ее пересекающих улиц огни Бродвея и темную подвижную массу людей на его тротуарах.

Было уже почти шесть часов. Они проделали большой путь. Оба изрядно устали. И Комб наконец решился спросить:

— А где вы живете?

Она резко остановилась и посмотрела на него, как ему показалось, очень сердито. Но вскоре он понял, что ошибся. Сильное волнение и, может быть, неподдельное отчаянье отразились в ее глазах, о которых он пока не мог даже сказать, какого они цвета.

Она оторвалась от него, сделала несколько быстрых шагов, будто собиралась убежать. Потом остановилась и подождала, пока он подойдет.

— Начиная с сегодняшнего утра, — сказала она, обратив к нему свое лицо, ставшее вдруг неподвижным, — я нигде не живу.

Почему он вдруг разволновался настолько, что чуть не заплакал? Они стояли около витрины, шатаясь от усталости, ощущая утреннюю сухость во рту и легкое головокружение.

Неужели два стакана виски так взвинтили их нервы?

Это было просто смешно. У них обоих повлажнели глаза, они, казалось, следят друг за другом. И мужчина в порыве чувств неловким жестом схватил спутницу за запястья.

— Пойдемте… — сказал он.

Потом добавил после небольшой заминки:

— Пойдемте, Кэй.

Впервые он произнес ее имя. Она задала ему вопрос уже покорным голосом:

— А куда мы идем?

Он и сам не знал. Но не мог он привести ее к себе, в это неуютное здание, которое он не выносил, в эту комнату, где он не убирал больше недели и оставил в ужасном беспорядке свою незастеленную постель…

Они снова тронулись в путь. И теперь, после того как она призналась ему, что ей даже негде было жить, он стал бояться потерять ее.

Она принялась рассказывать свою историю, полную разных имен и фамилий, которые ничего ему не говорили, но она произносила их так, будто все должны были их знать.

— Я жила в одной квартире вместе с Джесси… Я так хотела бы, чтобы вы познакомились с Джесси!.. Это самая соблазнительная женщина, которую я когда-либо встречала… Ее муж, Рональд, три года тому назад получил солидный пост в Панаме… Джесси попыталась там жить вместе с ним, но не смогла из-за здоровья… Она вернулась в Нью-Йорк с согласия Рональда, и мы сняли с ней квартиру на двоих… Она находится в Гринвич-Вилэдж, недалеко от того места, где мы встретились…

Он слушал ее и одновременно искал глазами вывеску какого-нибудь подходящего отеля. Они не прекращали шагать, и их усталость была до того велика, что они даже уже не чувствовали ее.

— У Джесси был любовник, Энрико, чилиец, женатый, с двумя детьми. Но он собирался разводиться… Вы понимаете?

Он, конечно, понимал. Но очень вяло следил за ходом этой истории.

— Рональда, должно быть, кто-то известил, я даже не знаю кто… В это утро, едва я вышла, как он неожиданно нагрянул… Еще висели пижама и халат Энрико в шкафу. Разыгралась, по-видимому, ужасная сцена… Рональд принадлежит к тому типу людей, которые обычно сохраняют спокойствие в самых трудных обстоятельствах, но я даже не берусь описать, каким он бывает в минуты гнева… Когда я вернулась в два часа дня, дверь была заперта… Один сосед услышал, что я стучу… Джесси до отъезда сумела оставить для меня письмо… Оно у меня с собой.

Она хотела открыть свою сумочку, достать письмо, показать ему. Но они только что пересекли 6-ю авеню, и Комб остановился под ярко освещенной вывеской гостиницы. Вывеска была неоновой, с резким, вульгарным фиолетовым отсветом.

Отель «Лотос».

Он подтолкнул Кэй к вестибюлю, и еще сильнее, чем прежде, казалось, что он чего-то боится. Он заговорил вполголоса с ночным портье, склонившись к нему. В конце концов ему вручили ключ с медной планкой.

Тот же портье вызвал для них маленький лифт, в котором пахло уборной. Кэй ущипнула руку своего спутника и сказала ему тихим голосом:

— Попробуй достать виски… могу держать пари, что у него есть…

Только позже он осознал, что она обратилась к нему на «ты».

В этот час Винни обычно бесшумно вставала, вылезала из влажной постели Ж.К.С. и проскальзывала в ванную.

Комната в «Лотосе» казалась такой же серой, как и полоска света, который начал просачиваться сквозь занавеси.

Кэй села в кресло, кинув на его спинку меховое манто, и машинальным движением сбросила замшевые черные туфли на высоких каблуках. Они лежали теперь на ковре.

В руках она держала стакан и пила мелкими глотками, уставившись взглядом в одну точку. На коленях у нее лежала раскрытая сумочка. Спустившаяся петля на чулке стрелочкой прочертила ногу так, что казалось, будто это длинный шрам от раны.

— Налей мне еще стакан, пожалуйста. Клянусь, это последний.

У нее явно кружилась голова. Она выпила этот стакан быстрее, чем предыдущие, и на какой-то момент застыла, замкнулась в себе, как будто унеслась мысленно куда-то далеко, очень далеко и от комнаты, и от мужчины, который ожидал, не зная еще толком, чего именно он ожидает. Наконец она встала. Сквозь тонкую материю чулок просвечивали розовые пальцы ее ног. Поначалу она буквально на секунду повернула голову в сторону, а потом совсем просто так, будто уже давно это задумала, шагнула в сторону своего спутника, широко расставила руки, чтобы обхватить его за плечи, приподнялась на цыпочках и прижалась ртом к его рту.

В коридорах служащие приступили к уборке, включили пылесосы, а ночной портье внизу уже стал собираться уходить домой.

Самым нелепым было то, что он даже почти обрадовался, не обнаружив ее рядом с собой, тогда как чуть позже, примерно через час или даже через несколько минут, подобное чувство ему казалось уже немыслимым, а то и чудовищным. Это не было, впрочем, вполне осознанной мыслью, так что он мог отрицать почти с чистой совестью, хотя бы даже и перед самим собой, это первое предательство.

Когда он проснулся, комната была погружена в темноту, которую прорезали пучки красноватого света от вывесок, проникающего сквозь щели занавесей.

Он протянул руку, которая наткнулась на холодную простыню.

Неужели он в самом деле обрадовался и подумал, сознательно подумал, что это упрощает и облегчает дело?

Нет, конечно нет, потому что, увидев свет под дверью ванной, он ощутил легкий шок в груди.

Как затем развивались события, он с трудом может вспомнить, настолько все пошло как-то легко и естественно.

Он встал, это он помнил, поскольку сильно хотел курить. Она, должно быть, услышала, что он ходит, и открыла дверь, хотя еще стояла под душем.