Пергамент наполовину был исписан кудреватым, четким письмом, текстом присяги, остальная половина была оставлена для подписей.

Содержание присяги гласило, что оба дяди, удельные князья князь Юрий Димитровский на Яхроме и князь Андрей Старицкий, обещаются довольствоваться своими уделами, в пределы власти и владений племянника и великого князя своего в грядущем, Ивана Васильевича, не вступаться; до совершенных лет его оберегать землю и власть государя московского, порухи ему не чинить, от злых замыслов охранять, самим на него не умышлять и опекать до вступления в полный возраст, а именно до совершения ему пятнадцати лет; после — чтить и слушать, не глядя на молодые годы, как главу рода и владыку земли. Все же права удельных князей и их безопасность остаются неприкосновенны, за что отвечает и великий князь Василий, и наследник его Иван, и все, кому поручено будет, кроме дядей, блюсти детство и юность будущего государя московского.

Нового ничего не было в присяге. Давно уже, еще дедом Василия, был порушен старый уклад, прежний порядок престолонаследия на Москве, когда власть получал не старший сын умирающего князя, а старший во всем роде, то есть следующий из братьев государя.

Но до сих пор братья плохо мирились с таким новшеством. Обидно казалось дядьям присягать на верность и подданство родным племянникам.

Даниил прочел молитву, благословил предстоящих на великое дело: на присягу и креста целование.

Попы и монахи, окружившие во время молитвы владыку, отступили. Первым по старшинству подошел Юрий.

Он уже взялся было за перо, но Василий, который как будто оживал с каждой минутой, видя, как благополучно все идет, — приказал:

— Шигоня… чти вслух присягу.

Звонко, отчетливо прочел Шигоня текст, который самолюбивый Юрий предпочел бы подписать втемную, не оглашая.

Едва кончилось оглашение, торопливо, крупными, неровными буквами вывел он под текстом: "Юри, кнезь Димит…" и закончил резким росчерком. "Андрий, княжа на Старице", ровно, старательно вывел другой брат. Сложил перо на край каламаря и отошел к больному брату.

— Послухами Шуйские да Вельские руку приложить волят, — пожелал Василий.

Двое Вельских и четверо Шуйских один за другим расписались на листе как свидетели.

— Ну, ин ладно! — совсем довольный, почти радостно объявил Василий. — Памятуйте же, братове мои, что ныне творили. Ради смертного часу моего, ради спасения душ ваших не рушьте присяги… Сотворите по обету. И Господь Благой воздаст нам по делам вашим. Теперя крест целуйте! Митрополит поднял над головой крест, заключающий в себе частицу святого Древа Господня, осенил им всю толпу, упавшую на колени, и подал целовать обоим удельным.

— Во, и крест же святой, чудотворный вами поцелован. Памятуйте же! — еще раз не удержался и напомнил Василий. — Теперя дале!

Прочитан текст второй, общей присяги, где для "крамольных", а теперь возвращенных и прощенных бояр было сказано, что "все князья да боляре, на коих вины объявилися и измены или уходы ко удельным и всяким иным владыкам и потентатам крещеным, а наипаче — к некрещеным, — таковым прощенье являет государь за себя и за сына своего. Но таковые обещают и клятву дают вдругое не бегать, не изменивать присяге, верою и правдою служити осударю, великому князю московскому, хоша бы и малолетнему, до его совершенного возраста, как по старине. А по совершенных его летах, как он повелит. И лиха никакого не умышлять, сговора не делать, шатанья не творить".

Один за другим подписали лист Вельские, Шуйские, Ленинские, все Оболенские, и Васильевой, и Юрьевой свиты, словом, все главные князья и бояре, собранные здесь И крест на своем обещанье целовали.

Еще не затих гул голосов присяжников, еще тянулась вереница целующих крест, которые протискивались в тесноте, прикладывались, по вызову дьяка, и снова уходили в толпу, а Василий, видимо потрясенный, с глазами, полными слез, воскликнул:

— Слава тебе, Господи! Хвала и слава! Помру спокойно. Сыне, Ивасик… Ко мне его… Стань тута!

По знаку отца мамка Челяднина подняла и поставила трехлетнего царевича на край постели царской.

Головы ребенка и умирающего оказались почти на одном уровне, одна против другой.

Даниил перешел к изголовью больного и, не выпуская из руки, подал Василию чудотворный крест так, что худые, бессильные пальцы его охватили нижний край святыни.

И, трижды осенив крестом Ивана, Василий торжественно, внятно произнес:

— Во имя Отца и Сына и Духа Свята!.. Волим и приказуем, благословляем тя сим крестом Мономашьим… И вторым крестом, Петра-Чудотворца, заступника и строителя земли! — меняя первый крест на другой, такой же чтимый и принадлежавший митрополиту Петру, вторично, при помощи Даниила, благословил сына Василий. И продолжал: — Буди на тебе и на детях твоих милость Божия из роду в род! Святые два креста сии да принесут тебе на врагов одоление. И все кресты, и все царства, и державы мои тебе, сын мой и наследник мой, отдаю. А по статьям то в нашей духовной записи писано. И наше, и владыки митрополита, да иных с ним послухов, рукоприкладство дадено… Слышали ль, боярове и князи, и вси иные люди наши?

— Слышали… В добрый час! — зашумели голоса. И сразу гулко прорезало общий говор обычное приветствие новопоставленному князю:

— Здрав буди! Живи на многая лета, господин великий княже наш свет Иван Васильевич.

И, как колосья по ветру, преклонились все, на глазах умирающего отца, перед его преемником-малюткой.

Иван все время с живым вниманием приглядывался к тому, что творится в покое.

Никогда не видел он столько народу. И, бледный от бессознательного волнения, подавленный быстрой сменой впечатлений, молча глядит он на все, исполняет, что велят, слушает, что скажут. И сейчас, видя, как все склонились и провозглашают его имя, мальчик, радостно улыбаясь, с порозовевшими снова щечками, стал торопливо кланяться и, лепеча, повторять, как учила его мамушка:

— Спаси вас Бог… Благодарствуйте, бояре… Судорожным движением больной прильнул к головке сына и спрятал в кудрях его свое измученное, влажное от слез лицо.

В покое постепенно восстановилась тишина.

— Не увести ль младенца-то? — осторожно спросила Елена.

— Ладно, ведите… берите… — беспомощно откидываясь на подушке, словно окончательно истощенный этим порывом, согласился Василий.

Челяднина поманила Ваню.

Он сначала привычным движением потянулся к ней. Но, уже очутившись на руках мамушки, вдруг обернулся к отцу и залепетал:

— Худо тяте… Ваню к тяте… Не волю я, мамушка, в терем. К тяте пусти! Любый тятя… мой тятя… Худо ему… Больно, слышь, ему…

— Нишкни, нишкни, красавчик… Леденчика дам….забавку нову… лошадку, — стала негромко уговаривать птенца своего Челяднина.

— Слышь, Груша! — обратился к ней Василий. Челяднина, уже готовая уйти, остановилась и приблизилась к самой постели больного.

— Ты гляди! Богом клянись беречь наследника моего.

— Клянуся да крест на том целую, государь! — поспешно приложив правую руку к кресту, подтвердила кормилица, приложилась к распятию, отдала поклон и, что-то шепча, словно убаюкивая ребенка, вынесла его из покоя сквозь толпу, которая почтительно расступалась перед ними.

Среди сравнительной тишины, наставшей в это мгновение, раздался слабый детский плач.

Это по знаку Елены из соседнего покоя приближалась вторая мамка с младшим сыном Юрием на руках.

Пухлый, бледный ребенок с большой не по возрасту головой пищал тихо, жалобно.

Елена склонилась на колени перед мужем и негромко заговорила:

— Младшего сына своего поблагословить не поизво-лишь ли?.. Да и что ему в наследье идет, не поукажешь ли? Лучше, коли на людях. После не скажут, что воля твоя поиначена.

Поглядев на Юрия, великий князь сухо произнес:

— Доля ж его в записи поназначена. Не отымут, небось. Углич да Поле ему… Благослови Бог малого… и мое над ним благословение…

Торопливо унесла мамка Юрия.