Обед в три часа удался. Клэй и Сэвидж прошли в своем поведении несколько стадий, для их возраста вполне естественных. Сперва они робели в присутствии леди Барбары, потом, пообвыкнув и выпив по бокалу вина, впали в другую крайность. Даже несгибаемый Буш, к изумлению Хорнблауэра, продемонстрировал те же симптомы в той же последовательности, бедняга же Гэлбрейт был неизменно робок.

Но Хорнблауэра изумило, как легко леди Барбара управляется с ними со всеми. Его Мария не смогла бы даже поддержать общий разговор, а Хорнблауэр, мало знавший женщин, склонен был всех их мерить по Марииной мерке. Леди Барбара легко отшутилась от самоуверенной напористости Клэя, внимательно выслушала рассказ Буша о Трафальгаре (он служил младшим лейтенантом на «Темерере»), и совершенно покорила Гэлбрейта, обнаружив незаурядное знание поэмы «Песнь последнего менестреля», принадлежащей перу Эдинбургского стряпчего. Гэлбрейт знал ее назубок от корки до корки и считал величайшей из английских поэм. Когда он обсуждал стихи с леди Барбарой, щеки его горели от удовольствия.

Свое мнение об этом творении Хорнблауэр оставил при себе. Его любимым автором был Гиббон — «История упадка и разрушения Римской империи» лежала в каждом письменном столе, за которым ему случалось сидеть. Его удивило, что женщина, которая с легкостью цитирует Ювенала, что-то находит в варварской романтической поэме, лишенной какой-либо изысканности. Он ограничился тем, что сидел и разглядывал лица присутствующих — Гэлбрейт был обрадован и смущен, Клэй, Сэвидж и Буш немного не в своей тарелке, но помимо воли заинтересованы. Леди Барбара держалась непринужденно и говорила с бесстрашной самоуверенностью, которая тем не менее (Хорнблауэр неохотно вынужден был признать) казалась никак не связанной с ее высоким положением.

Она не пользовалась уловками своего пола, и все же, как Хорнблауэр осознал, не была ни холодной, ни мужеподобной. Она могла быть сестрой Гэлбрейта и теткой Сэвиджа. Она говорила с мужчинами как с равными, не завлекая их и не отталкивая. Она очень отличалась от Марии. Когда обед закончился, и офицеры встали, чтобы выпить за здоровье короля (лишь двадцать пять лет спустя король, сам бывший прежде моряком, разрешил флоту пить за него сидя), она подхватила «храни его Боже» и прикончила свой единственный бокал с тем самым налетом легкой торжественности, который отвечал случаю. Хорнблауэр вдруг понял: он страстно желает, чтобы вечер не кончался.

— Вы играете в вист, леди Барбара? — спросил он.

— О да, — сказала она. — На борту этого судна есть игроки в вист?

— Есть, но не слишком охочие, — сказал Хорнблауэр, улыбаясь своим подчиненным.

Но никто особенно не возражал сыграть с леди Барбарой, тем более надеясь, что ее присутствие умерит сухую строгость капитана. Леди Барбаре выпало играть в паре с Хорнблауэром против Гэлбрейта и Клэя. Клэй сдал и открыл козырь — черви. Ход был леди Барбары. Она пошла с червового короля, и Хорнблауэр заерзал на стуле. Это походило на ученическую игру, а ему почему-то неприятно было думать, что леди Барбара плохо играет в вист. Но за червовым королем последовал бубновый и тоже взял взятку, затем червовый туз и за ним семерка. Хорнблауэр взял дамой — последней своей червой (всего их вышло одиннадцать) и вернул ход в бубну. Леди Барбара взяла дамой и пошла с бубнового туза, потом два раза с маленькой бубны. Хорнблауэр снес младшую трефу (их у него было четыре — король, валет и еще две). Его противники сбросили на бесконечные бубны по маленькой пике. От сомнений Хорнблауэр перешел к полной уверенности в своей партнерше, и оказался совершенно прав. Она пошла с трефового туза и еще три раза в трефу. Хорнблауэр прорезал валетом, пошел с короля, на которого его партнерша снесла бланковую пику и объявила, что берет оставшиеся две взятки на козыри. Они сделали шлем, хотя у противников были все взятки в пиках.

Леди Барбара показала, что может хорошо играть при хорошем раскладе; позже стало видно, что она с равным блеском играет и при плохом. Она следила за каждой снесенной картой, замечала каждый намек; когда это представлялось выгодным, смело прорезывала и отдавала партнеру ход, перехватывала, если ее карты оправдывали риск. Она сносила младшую карту и заходила со старшей. С тех пор, как «Лидия» покинула Англию, у Хорнблауэра ни разу не было такого хорошего партнера. В восторге от своего открытия Хорнблауэр совсем позабыл, как прежде ему не нравилось, что эта женщина все умеет делать хорошо.

На следующий вечер она продемонстрировала еще одно свое достоинство. Она вышла на шканцы с гитарой, и, аккомпанируя себе, запела нежным сопрано — таким нежным, что матросы сползлись на корму и, сгрудившись под переходными мостиками, слушали, сентиментально ерзая и покашливая всякий раз, как кончалась песня. Гэлбрейт был ее рабом, и она могла играть на струнах его души, как на своей гитаре. Мичмана ее обожали. Даже такие обросшие ракушками офицеры, как Буш и Кристэл, мягчели в ее присутствии. Джерард расточал ей ослепительные улыбки, выгодно подчеркивавшие его красоту, рассказывал истории из времен своего каперства и приключения на Африканских реках в бытность работорговцем. Все путешествие вдоль Никарагуанского побережья Хорнблауэр озабоченно наблюдал за Джерардом и проклинал свою музыкальную глухоту, из-за которой пение леди Барбары было для него не просто безразлично, но почти мучительно.

День за днем бежал мимо них длинный вулканический берег. Каждый день приносил одну и ту же извечную картину: синее небо и синее море, розовато-серые верхушки вулканов и окаймленная ярко-зеленой полосой береговая линия. Подготовив корабль к бою и расставив людей по местам, они вновь вошли в залив Фонсека и обогнули остров Мангера, однако «Нативидада» не обнаружили. На берегу залива не было заметно никаких признаков жизни. С обрывов Мангеры кто-то выстрелил по судну. Пуля на излете ударила в грот-руслень, но кто стрелял, они не увидели. Буш вывел «Лидию» из залива, и они двинулись искать «Нативидад» на северо-востоке.

Не нашли они его ни на рейде Ла Либертада, ни в маленьких портах дальше по побережью. Над Чамперико поднимался дым, и Хорнблауэр, направив подзорную трубу, понял, что это — не вулкан. Чамперико горел — видимо, войска Эль Супремо, неся просвещение, дошли и досюда — но «Нативидада» нигде не было видно.

В Тегуантепекском заливе их поджидал шторм, ибо в этой части Тихого океана штормит всегда — сюда через понижение в сьерре проникают ветра из Мексиканского залива. Хорнблауэр заметил перемену, когда изменился характер движения судна: оно вздымалось и раскачивалось куда сильнее, чем обычно, и порывистый ветер круто накренил его набок. Только что пробило восемь склянок. Позвали вахту; Хорнблауэр, выбегая на шканцы, слышал крики боцманматов: «Вставай! Вставай! Койки вязать и убирать! Койки вязать и убирать!» Небо над головой было синее, солнце пекло, но море посерело и волновалось. «Лидия» начала раскачиваться под давлением парусов.

— Я только что послал к вам, сэр, за разрешением убавить парусов, — сказал Буш.

Хорнблауэр посмотрел на паруса, на облака и на берег.

— Да. Уберите нижние прямые паруса и брамсели, — сказал он.

При этих его словах «Лидия» ухнула вниз и вновь тяжело поднялась; вода пенилась под ее носом. Весь корабль наполнился скрипом древесины и пением такелажа. Под уменьшенными парусами «Лидия» пошла легче, но ветер с траверза все крепчал, и она, разрезая волны, кренилась все сильнее. Оглянувшись, Хорнблауэр увидел леди Барбару: она стояла, одной рукой держась за гакаборт. Ветер трепал ее юбку, свободной рукой она пыталась удержать разметавшиеся по лицу пряди. Ее загорелые щеки порозовели, глаза сверкали.

— Вам надо спуститься вниз, леди Барбара, — сказал Хорнблауэр.

— О нет, капитан. Это так восхитительно после жары. Ливень брызг перехлестнул через борт и окатил их обоих.

— Я беспокоюсь о вашем здоровье, мэм.

— Если б соленая вода была вредна, моряки бы умирали молодыми.