Но какой-то голос добавил:

— Десять против двух, капитан.

И Сидуан, став неустрашимым при виде такой храбрости, и полагая, что его хранит веревка повешенного, кубарем слетел по лестнице, держа в руке обнаженную шпагу.

— Тогда в атаку! — закричал Мак.

И он бросился на разбойников.

Те храбро защищались, но шпага Мака свистела, изгибалась, и, казалось, была повсюду. Сидуан, наивный Сидуан, увлеченный героическим примером, совершал чудеса храбрости.

Но, пока шла ожесточенная схватка и трое бандитов уже плавали в луже крови на полу, с улицы в дверь яростно застучали, но никто из сражавшихся и не подумал отпереть.

Но удары рукоятки алебарды вышибли дверь, и на пороге показался лейтенант стражи со своими людьми.

— Хватайте этих бандитов, — приказал он.

— Оля! Сидуан, — крикнул Мак, — подкрепление пришло. К нам, стража!

Устрашенные бандиты побросали ножи.

— Господин лейтенант, — заявил капитан Мак, — я помогу вам задержать этих негодяев.

Но в это время на пороге лавки возникло новое лицо.

Это был дон Фелипе.

— Господин лейтенант, — спросил он, — вы меня узнаете?

Бандиты решили, что дон Фелипе пришел им на помощь и сделали друг другу знак не шевелиться.

Лейтенант узнал испанца и, поклонившись, сказал:

— Кто же не знает дона Фелипе д'Абадиос?

— Тогда позвольте дать вам совет.

— Слушаю вашу милость.

— Здесь только одни воры и убийцы, и вы сделаете правильно, если отправите всех их в Шатле.

— Дон Фелипе! — воскликнул Мак.

Но в ту же минуту по знаку лейтенанта на него накинулись стражники.

Господин де Гито давал бал.

Господин де Гито был комендантом Шатле, а в то время эта должность соответствовала примерно первому военному советнику города Парижа. Это был человек лет пятидесяти восьми, с лицом добродушным и румяным; волосы у него на висках уже поседели, но усы оставались совершенно черными; он все еще имел репутацию галантного кавалера у горожанок и мелких дворянок, которые всегда посещали балы эшевенов.

Он пользовался в Париже такой популярностью, что его всегда приглашали на все крестины.

И в этих церемониях он охотно играл активную роль. Мы хотим сказать, что, если богатый торговец Медвежьего квартала или прокурор настаивали, он соглашался быть новорожденному крестным отцом.

Таким образом после восемнадцати лет службы в Шатле господин де Гито оказался крестным отцом по крайней мере двадцати хорошеньких девушек и полусотни юношей.

Итак, каждый год, восемь дней спустя после бала парижских эшевенов, королевский комендант Шатле давал свой бал.

В этот день зловещее место немного приукрашалось; лейтенант одевал ленты, у сержантов становились снисходительные физиономии, а в мрачных коридорах появлялись цветы и редкие растения, прямо, как в галереях Лувра или замка Сен-Жермен, который в те времена был еще обитаем и прекрасно обставлен.

В ту минуту, когда мы с вами попадаем в Шатле, было почти темно. Но до начала бала было еще далеко. Господин де Гито пользовался этим временем, чтобы провести в своем кабинете небольшое совещание с мессиром Франсуа де Вильро, лейтенантом королевской стражи.

Добрый комендант сидел в большом кожаном кресле, отделанном стальными гвоздиками. Он сидел, закинув ногу на ногу, опершись локтями на колени и положив подбородок на руки. Лейтенант городской стражи, напротив того, как человек, который превосходно знает этикет и требования абсолютного послушания, стоял неподвижно, положив руку на эфес шпаги, а в другой руке держал шляпу около колен.

— И, наконец, согласитесь, мой дорогой Вильро, — говорил господин де Гито, — что это — искушать судьбу.

— Согласен, монсеньор.

— Вот уже три месяца, как в Париже тихо, как в церкви: горожане спят с незапертыми дверьми, улицы в полночь спокойны, как в полдень, и не было даже намека на то, что спокойствие будет нарушено.

— И в Шатле у нас почти пусто, — добавил лейтенант, спеша поддакнуть своему начальнику.

— Можно было подумать, — продолжал господин де Гито, — что Шатле становится мужским монастырем, и король собирается сделать меня его аббатом.

С этими словами господин де Гито вытер лоб и вздохнул.

— Сегодня я даю бал. Все мои крестники там будут; у меня душа радуется и сердце ликует; я готовлюсь к тому, что хорошенькие кумушки мне представят какого-нибудь новорожденного на крестильных пеленках и — тайрайрах! вы сообщаете мне, что прошлую ночь в Париже произошла стычка, что воры забрались в дом — как забрались?

— Через подвал.

— И где этот дом? — На Медвежьей улице.

— Хорошо! А чей это дом?

— Ювелира Лоредана.

Господин де Гито подпрыгнул на кресле.

— Вильро, ведь это мой кум!

— Ваш… кум?

— Да. Я — крестный отец Сары, красивой девушки.

— Прекрасно, сударь, успокойтесь, благодаря мне и моим сержантам, с ними ничего не случилось.

— Но…

— Его дома не было.

— Значит, его только обокрали?

— У них даже на это не хватило времени; капитан к этому моменту уже убил троих.

— Какой капитан?

— Ну, один наемный капитан, некий Мак, который как раз оказался в лавке ювелира, неизвестно зачем, вместе со своим лакеем, неким Сидуаном. Этот-то убежал, но капитана мы арестовали.

— Капитана, который до вашего появления уже успел убить трех воров?

— Да, и среди них их предводителя, некоего Ригобера.

— Так за что же вы арестовали капитана?

— Но, черт побери… монсеньор…

И лейтенант стал в затруднении теребить перо на своей шляпе.

Господин де Гито нахмурился.

— Вильро, друг мой, — сказал он, — все это кажется мне несколько запутанным. Не арестовывают вот так ни за что ни про что храброго капитана, который к тому же пришел на помощь городской страже и был так добр, что сделал за нас нашу работу, убив трех воров. Вы немедленно выпустите этого бравого капитана и вручите ему сто пистолей.

— Но, монсеньор…

— Ну, что еще?

— Ведь есть приказы, которым приходится повиноваться.

— Вы должны получать приказы только от меня, — сухо сказал господин де Гито.

— И все же… есть люди… которые в такой силе при дворе…

Господин де Гито вздрогнул.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал он, — объяснитесь немного, Вильро.

— Пока мы арестовывали воров, — сказал, осмелев, лейтенант стражи, — в лавку ювелира вошел человек.

— Хорошо. Дальше.

— И он особенно рекомендовал мне задержать капитана, которого я собирался горячо поблагодарить.

Господин де Гито поднялся и, придав своему лицу высокомерное выражение, спросил:

— И кто же это в Париже разрешает себе отдавать приказания моему лейтенанту?

Лейтенант понизил голос:

— Это дон Фелипе д'Абадиос.

— Дон Фелипе, этот авантюрист, который вот уже несколько недель, как полностью завладел душой короля?

— Да, через свою сестру, — сказал еще тише лейтенант.

— Смерть Христова! — воскликнул господин де Гито, а он был гасконцем. — Поглядим еще, имеет ли этот дон Фелипе д'Абадиос что-либо общее с Шатле!

— Монсеньор, — ответил лейтенант, — с доном Фелипе д'Абадиос лучше ладить.

— Чихать я на него хотел!

— Говорят, сам король к нему прислушивается.

— Я пойду на прием к королю, и мы поглядим, — прошептал, покраснев от гнева, господин де Гито.

Затем, понемногу успокоившись, он спросил:

— Но, в конце концов, вы арестовали капитана?

— Да, монсеньор.

— И где он?

— В Шатле.

— В какой башне? В Гурдене, Гринне или Бомоне? — спросил господин де Гито, знавший названия башен наизусть.

— Нет, монсеньор, — ответил лейтенант, — его поместили в башню Глорьет. Но он только что оттуда вышел, чтобы, по обычаю, явиться к вам на допрос.

— О, черт! Вы правы, — сказал господин де Гито, — я сейчас его допрошу, и меня не придется просить дважды, чтоб его отпустить. Какого дьявола! Шатле — это обиталище воров, а не местопребывание капитанов.