— Успокойтесь, мы спасем его.

Но Сидуан, рыдая, произнес:

— Да предлагал я ему бежать!

— И он отказался?

— Да, он сказал, что дал слово господину де Гито.

— Ну что же! — воскликнула донья Манча. — Мы спасем его вопреки ему самому.

Несколько танцующих в эту минуту приблизились к ним, и она сказала Сидуану:

— Тише! А вы, Сара, дитя мое, не плачьте. Я говорю вам, что мы его спасем!

И она увлекла их обоих за собой в тот зал, где стоял буфет

В те времена любой маломальский знатный господин не появлялся на балу без своего лакея. Этим и объясняется то, что Сидуан, не привлекая к себе ничьего внимания, свободно передвигался в толпе этих нарядных дам и господ. Его принимали за лакея одного из приглашенных, и когда увидели, что он входит в буфетную вслед за доньей Манчей, то решили, что это один из ее слуг.

Донья Манча держала Сару под руку и повторяла:

— Постарайтесь не показывать своего отчаяния, или мы все погубим.

И Сара покорно улыбалась, глотая слезы.

В эту минуту через зал проходил лакей с подносом, уставленным мороженым и напитками. Донья Манча сделала знак Сидуану. Тот понял и завладел подносом.

Тогда с молниеносной быстротой донья Манча расстегнула висевший на ее поясе маленький мешочек, вытащила оттуда крошечный пузырек, открыла пробку и вылила содержимое бутылочки в один из бокалов.

— Пойдите найдите капитана, — сказала она Сидуану. — Он где-то в зале среди танцующих.

— Но, — ответил Сидуан, — я его оставил там, в кабинете господина де Гито.

— Найдите его и заставьте это выпить. А я займусь тем, чтобы вопреки его воле, вывести капитана из Шатле.

Сара пошла вслед за Сидуаном, который нес поднос.

Капитан по-прежнему сидел на банкетке. В его душе ожесточенно боролись две силы: яростное желание жить и та стоическая философия, которая всегда помогала ему на поле битвы.

Время шло, приближалась роковая минута, а Мак говорил себе:

— В конце концов, секундное дело, да и днем раньше, днем позже… Ба!

Это говорила философия, но молодость и любовь к женщине тут же выдвигали свои возражения:

— Умереть в двадцать два года… и как раз тогда, когда, может быть, встретил свою любовь!

И Мак думал о Саре.

— Ах, я больше ее не увижу! Зачем смущать свою душу в последний час… да и огорчать это прелестное и радостное дитя!

Как раз в эту минуту он услышал чьи-то легкие шаги, а затем тяжелые мужские. Он вздрогнул, поднял голову и побледнел.

Перед ним стояли Сара и Сидуан.

— Это вы! — воскликнул он, глядя на девушку.

На мгновение ему показалось, что она ничего не знает. Но Сара была смертельно бледна. Она сказала ему, задыхаясь:

— И все же — надейтесь!

И протянула ему руку, которую он поцеловал.

— Надейтесь, — повторила она, — все делается, чтобы вас спасти.

— Как, вы знаете? — спросил он.

— Я знаю, что такой храбрый и честный солдат, как вы, не должен умереть смертью предателя.

— И все же именно так и случится, — грустно ответил он.

И, глядя на нее с невыразимой печалью и любовью, сказал:

— Вы ведь знаете, что у приговоренного к смерти, мадемуазель, есть свои привилегии?

— Ах! — проронила она.

— Ему ведь можно простить одно признание, правда?

— Признание?..

И Сара почувствовала, что сердце се часто-часто забилось.

— Сара… — произнес капитан, — уйдите и позвольте мне перед смертью обратиться мыслью к Богу… Сара, я люблю вас!

— Нет, — закричала она, — нет, вы не умрете!

— Меня никто не может спасти.

— Кто знает?

— О, как вы прекрасны, — сказал он, — вы так прекрасны, что и ангел позавидует! Сара… Сара!

Он говорил с таким жаром, что чувствовал, как в горле у него горит.

— Выпейте-ка это, капитан, — сказал Сидуан, подавая ему бокал.

— Зачем? — спросил Мак.

Сара взяла бокал из рук Сидуана.

— А если я вас об этом попрошу? — сказала она.

Мак схватил бокал и одним глотком осушил его. Потом, глядя на Сару, прошептал:

— Прощайте, Сара, прощайте… оставьте меня умереть с миром… и молите за меня Бога…

И в тот момент, когда он произнес эти слова, портьеры, отделявшие кабинет от залов, раскрытые с начала бала, побежали по карнизу и задернулись по мановению невидимой руки.

— Вот видите, — сказал капитан, вымученно улыбаясь, — вот меня и отделили от мира живых.

— Но с вами ваши друзья, — произнесла женщина, внезапно возникая на пороге другой двери.

Это была донья Манча.

— Вы, сударыня?! — воскликнул Мак.

— Да, я, — подтвердила она, — и я пришла вас спасти.

— Но я, — ответил он, — я дал слово господину де Гито. — Поэтому-то, — сказала она, — я и не стану требовать, чтобы вы его нарушили.

— И вы хотите меня спасти?

— Да.

— Значит, вы добились у короля моего помилования?

— Король в Сен-Жермене.

— Тогда, значит, вы видели кардинала?

— Он никогда никого не милует.

— Ну, а коль так, — наивно спросил Мак, — как же вы хотите меня спасти?

И с этими словами он встал.

Но ноги его подкосились; он провел рукой по лбу и прошептал:

— Как странно, все вокруг вертится…

Донья Манча улыбалась. Сара смотрела на Мака с беспокойством. Тот хотел сделать шаг вперед, но вынужден был снова сесть.

— Но я не боюсь смерти! — воскликнул он.

И он схватился за голову обеими руками, как будто хотел справиться с внезапным приступом какой-то болезни. Донья Манча приложила палец к губам и повернулась к Саре, продолжавшей в тревоге следить за Маком.

Внезапно Мак сделал еще одно усилие и попытался встать.

— Мне кажется, я умираю, — прошептал он и упал обратно на банкетку.

Глаза его закрылись, губы чуть-чуть шевелились; он шептал что-то непонятное, потом замолк.

Капитан Мак уснул под действием сильного наркотика.

Тогда донья Манча сказала Сидуану:

— Капитан Мак дал слово не бежать отсюда. Но ты-то ведь ни в чем не клялся…

— О, конечно нет, не такой я дурак!

— Прекрасно! Тогда бери его к себе на спину.

Сидуан повиновался и взвалил капитана себе на спину как мешок с зерном.

— А теперь иди за мной! — приказала испанка.

— А куда?

— Мы сейчас выйдем через эту дверь. В конце коридора нас ждут мои слуги, а внизу — моя карета.

Сара упала на колени.

Донья Манча протянула ей руку.

— До свидания, дитя мое, — сказала она.

… Не успели донья Манча и Сидуан, тащивший на спине капитана, выйти из кабинета, как туда вошел господин де Гито. Он был в настолько расстроенных чувствах, что сначала даже не заметил стоявшей на коленях Сары.

— О, это ужасно, — сказал он, — значит, я теперь палач? Господь несправедлив ко мне!

Сара бросилась ему на шею и, целуя его, воскликнула:

— Милый крестный, не надо сомневаться ни в Господней справедливости, ни в Его доброте!

Сутки спустя после событий, о которых мы только что рассказали, мы могли бы встретить мэтра Сидуана на улице Турнель; он шел, надвинув шляпу на глаза, прикрыв лицо плащом и время от времени оглядывался, чтобы выяснить, не идет ли кто-нибудь за ним следом.

Улица Турнель была тихой и спокойной. На ней было два или три особняка, принадлежавших знатным персонам, а в остальном там жили горожане и бедный люд.

Но мэтр Сидуан, по всей видимости, принимал напрасные предосторожности; за те три дня, что он впервые попал в Париж, он не стал настолько известен в городе, чтобы при его виде собралась толпа, и люди говорили:

— Глянь-ка, вот господин Сидуан.

Поэтому наш простак спокойно дошел до середины улицы Турнель и остановился у железной, отделанной медными украшениями двери красивого особняка, недавно проданного сиром де Растийоном, одним знатным разорившимся дворянином. Неделю назад особняк перешел в собственность доньи Манчи.

Это был подарок короля. Впрочем, господин кардинал этому подарку не воспротивился.