Хозяева показали нам кратчайшую дорогу на Демблин и пояснили, где лучше всего было бы нам осведомляться, чтобы зря не блуждать.

— Остерегайтесь «хваталовки», — сказал нам на прощанье хозяин.

— Храни вас бог, — добавила хозяйка. — Счастливо добраться вам до дому.

Лес оказался недалеко, и мы дошли до него еще засветло, намереваясь здесь переночевать. Отыскав в лесной чаще подходящую лощинку, устлали ее хвоей, а сверху постелили одно пальто. Другим пальто накрылись. Спали, тесно прижавшись друг к другу. Так было теплее.

Готовя себе ложе, обменивались мнениями о первом нашем визите в польскую семью. Нас не выгнали, не угрожали арестом. Напротив: накормили и дали ценную информацию.

На душе становилось спокойнее.

В этот вечер мы быстро уснули.

В третьем часу утра, когда мы проснулись от холода, снова обсудили план предстоящего похода. Решили подальше обходить деревни и села, хотя это и удлиняло нашу дорогу на десятки километров. Нам нужно было точно рассчитывать время на переход от леса к лесу, чтобы в комендантский час не оказаться на открытой местности. Ночевать решили только в лесах. Да и как просить людей о предоставлении нам ночлега, если они и сами не знали, будет или не будет в эту ночь облава гестапо. Нам нужно следить за своей внешностью, чтоб не вызывать подозрения, и останавливаться только на окраинах деревень.

Мы шли уже больше недели. Легкие морозы с небольшими снегопадами сменялись оттепелями и дождями.

Один день выдался особенно тяжелым. Земля размокла, дул холодный ветер. Во второй половине дня мы уже еле-еле волочили ноги.

Пришлось остановиться передохнуть раньше обычного, так как мы валились с ног от усталости. Еда у нас давно уже кончилась. В дороге я простудился, и мой старый недуг — астматический кашель — донимал меня больше, чем когда-либо. Я завязал себе рот шарфом, чтобы не раскашляться громко и не выдать тем самым нашего присутствия. Но едва я завязал себе рот, как у меня начался такой приступ кашля, что я чуть не задохнулся. Сорвал шарф с лица. Хотя бы глоток воздуха! Только я немного пришел в себя, как начался новый приступ. Вскоре меня оставили последние силы. Только этого мне еще не хватало! Дойду ли я? Смогу ли вообще двигаться? Не придется ли Эде идти одному? Беспокойные мысли одолевали.

— Тебе сегодня очень плохо? — спросил Эда.

— Ничего, мне уже легче. Спи! Завтра встанем пораньше. Наверстаем время, упущенное сегодня.

Холод разбудил нас еще задолго до рассвета. Несколькими быстрыми движениями попытались согреться. Умывшись водой из лужи, решили побриться, так как наши физиономии порядком обросли. Помазок, бритва и мыло в моем носовом платке. Осторожно, чтобы не замутить воду в луже, я намочил помазок в ледяной воде, и бритье началось. Лезвие терзало кожу до тех пор, пока она не стала гладкой. Рука пытливо проверяла результаты процедуры. Пройтись еще раз? Нет, на сегодня хватит. Мы могли двинуться дальше.

В этот день мы снова решили попытать счастье и найти приют у польских граждан.

Набрели на небольшую деревушку. Вошли в один дом. В комнате оказалась девушка лет двадцати. Она, очевидно, очень испугалась. Кто знает, что мы за люди, зачем пришли? Не враги ли, принесшие столько горя их земле? Настороженно следила за каждым нашим движением и на наши вопросы почти не отвечала.

Мы терпеливо снова и снова объяснили девушке, что мы чехи, бежали из фашистского эшелона и хотим попасть на родину. Мы голодны и не знаем, куда идти дальше.

— Через наше воеводство, — сказала девушка, — прошли немцы. Они говорили на том же языке, что и вы.

Эта весть потрясла нас. «Судетские немцы!» — мелькнуло у меня в голове.

Что ей сказать на это? Что ответить?

— С теми немцами мы не имеем ничего общего, — ответил я. — Это фашисты, а некоторые из них знают наш язык. Разве они пришли к вам, как мы, с просьбой о помощи? У нас тоже есть оружие, но оно против фашистов, а не против наших братьев.

Я подкрепил свои слова жестами, стараясь придать им убедительность и правдивость.

За человека говорят не слова, а поступки. Фашисты наши враги. Наши и ваши. Чехов и поляков.

Я замолчал, в отчаянии обдумывая, что сказать еще, чтобы девушка нам поверила. Однако ничего больше мне в голову не приходило.

— Плохо, что вы нам не верите, — сокрушенно сказал я, делая вид, что ухожу, — нам действительно нужна помощь, а мы «воюем» с вами. Прощайте!

Наш внешний вид, вероятно, подсказал девушке, что мы говорим правду. А может, мои слова убедили ее?

Девушка стала осторожно выпытывать у нас, откуда мы идем. Я назвал несколько деревень, пройденных нами. Наши ответы успокаивали ее. Однако она задавала новые вопросы, желая убедиться, что мы не обманываем ее и что нам можно верить. Она спросила нас, действительно ли люди помогают нам и чем.

Я привел несколько примеров.

Девушка молчала. Вдруг она повернулась и вышла в соседнюю комнату. Мы ждали, что же будет дальше. Может, там кто-нибудь прячется?

Через минуту она вернулась с картой.

Девушка показала, куда следует идти дальше, какие деревни и села обходить. Она хорошо знала, где расположены немецкие гарнизоны, где польская полиция, где немецкая полевая жандармерия.

Золотая девушка! Она снабдила нас бесценной информацией. Потом накормила и дала на дорогу изрядную краюху хлеба.

Напоследок я ее спросил, есть ли еще судетские немцы тут или где-нибудь поблизости. Они представляли для нас очень большую опасность.

— Нет, — ответила она коротко и уверенно. — Я бы сама вас предупредила.

Если бы нам не помогали польские граждане, то вряд ли мы достигли своей цели. Правда, принимали нас с недоверием, но это, как правило, продолжалось до тех пор, пока люди не убеждались, что мы действительно ненавидим фашизм.

Однажды — было это, помнится, во второй половине воскресного дня, стояла чудесная солнечная погода — мы вышли из лесу. Перед нами лежала деревушка. Мы приняли решение пройти через нее. Шли, конечно, очень осторожно. Как только оказались на деревенской улице, остро почувствовали голод. Только теперь мы осознали, что во рту у нас давно не было и маковой росинки. Выбрав маленький домик, мы постучались и быстро скользнули в дверь. В горнице находился пожилой мужчина. Он стоял на коленях в углу, спиной к дверям, и молился. На наше приветствие не ответил и не обернулся. Мы не прерывали его и терпеливо ждали. Помолившись, он неторопливо обернулся к нам и спросил, чего мы хотим.

— Нам поесть бы что-нибудь, — ответил я. — Мы чехи, бежали от фашистов из эшелона. Двигаемся на родину.

Хозяин принес большую крынку молока и краюху хлеба. Только потом заговорил с нами. Он не поверил и посчитал нас советскими военнопленными. Когда мы поели, он показал нам дорогу, сообщил, что гестаповцы устроили в деревне «хваталовку», и просил быть осторожнее. Пожелав нам счастливого пути, по-русски сказал: «До свидания, товарищи!»

Не раз встречались мы с лесорубами. Они всегда смотрели на нас настороженно и, как правило, первыми затевали разговор. Часто нас принимали за бежавших военнопленных или партизан. Но как только мы начинали чувствовать, что лесорубы проникаются к нам доверием, мы начинали их расспрашивать об обстановке в окрестностях, о дальних и ближайших населенных пунктах, проверяли, не отклонились ли от нужного направления. Лесорубы всегда давали нам очень дельные советы. Они показывали нам дорогу и называли деревни, где гестапо проводило облавы. Кое-кто из них делился с нами последним куском хлеба.

Как-то раз они предупредили нас, что фашисты проводят в окрестностях повальные облавы, и посоветовали оставаться в лесу как можно дольше. Мы вняли их совету и сделали все необходимое, чтобы не попасть к фашистам в лапы.

Однажды, когда мы вышли на открытое место, то увидели одинокий домик вблизи леса. Вошли. Нас встретили женщина и дети. Мы попросили накормить нас, так как не ели уже три дня. У женщины не оказалось ничего, кроме нескольких последних картофелин. Она сделала из них картофельные оладушки и подала нам с горячей водой. В карманах у нас нашлось немного чаю. Мы всыпали в кастрюлю несколько крупинок и жадно стали пить. Ведь все же это была теплая еда, впервые после трехдневного поста. Женщина сообщила нам, что в деревне были фашисты, но вчера вечером ушли.