Такого, чтобы в одной квартире сразу же оказалось столько талантов, — это, конечно, уникальный случай в истории. И именно в этом «котле» так быстро и энергично «сварилась» новая литература — многие, включая Зощенко, вошли сюда неопытными юнцами, а вышли мастерами.

Ольга Форш, будущий советский классик, написала об этом роман — «Сумасшедший корабль», в котором под выдуманными именами мы узнаем многих будущих знаменитостей. В образе могучего Еруслана изображен Максим Горький. Гамаюн — Александр Блок. Зощенко, появившийся в ДИСКе (как сокращенно называли Дом искусств) несколько позже других, узнаваем лишь во второстепенном персонаже — писателе Гоголенко.

Однако, повторим, именно здесь Зощенко складывается как писатель. Поначалу осторожничает, в печать не лезет (хватит с него «сыра бри»), а читает свои рассказы студийцам. И лучшей школы для него быть не могло! Да, ДИСК возник не напрасно! Именно здесь Зощенко оценили — впервые! Здесь был написан, прочитан и — расхвален «Синебрюхов», первый его шедевр! Чуковский вспоминает (Там же):

«Восхищаясь многоцветною словесною тканью этого своеобразного цикла новелл, студисты повторяли друг другу целые куски из “Виктории Казимировны” и “Гиблого места” — из новелл, составляющих “Синебрюхова”.

Многие слова и словечки из этих рассказов, также из рассказа “Коза”, который они узнали тогда же, они ввели в свою повседневную речь, то и дело применяя их к обстоятельствам собственной жизни.

“Что ты нарушаешь беспорядок?” — говорили они. “Довольно свинство с вашей стороны”. — “Блекота и слабое развитие техники”. — “Человек, одаренный качествами”. — “Штаны мои любезные”. — “Подпоручик ничего себе, но сволочь”. — “Что же мне такоеча делать?”

Эти и многие другие цитаты из произведений молодого писателя зазвучали в их кругу как поговорки. Слушая в Доме искусств плохие стихи, они говорили: “Блекота!” А если с кем-нибудь случалась неприятность: “Вышел ему перетык”.

Вообще в первые годы своей литературной работы Зощенко был окружен атмосферой любви и сочувствия.

Думаю, что в то время он впервые нашел свою литературную дорогу и окончательно доработался до собственного — очень сложного и богатого стиля».

В ноябре 1921 года, по предложению Е. Полонской, Зощенко становится пайщиком кооперативного издательства «Эрато» и отдает издательству рукопись книги «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова». Зощенко нервничает, просит печатать обложку без его фамилии. Сам рассказчик, зощенковский персонаж, должен вести рассказ, а Зощенко «спрятался». Известна анекдотическая подробность — в эпоху послереволюционной разрухи деньги настолько обесценились, что метранпаж в типографии согласился начать работу… только за сорок тюбиков бриллиантина для подкручивания усов! Потом метранпаж говорил, что никогда раньше не слышал, чтобы наборщики так смеялись… Впрочем, один такой случай в истории уже был — это когда наборщики читали рукопись Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки». Сходство двух гениев украинского происхождения — Гоголя и Зощенко — замечено многими. Сам Зощенко этим сходством гордился и любил порой об этом сказать. Сходство их было не только литературное: горестно-анекдотические происшествия случались с обоими — писатель всегда «отвечает жизнью» за горемычных своих героев. Так и тут — часть тиража первой же книги Зощенко «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова» была напечатана почему-то под чужой обложкой. Видимо, работники типографии так смеялись, что не смогли сосредоточиться, и слегка напутали! Что делать? Нелепые герои — такие, видать, и наборщики. У ярких писателей жанр их сочинений распространяется и на их жизнь. Так или иначе (а точнее — именно так, а не иначе) первая книга Зощенко вышла!

Здесь, в ДИСКе, Зощенко завоевал авторитет и как личность, как человек отважный, способный защитить. Однажды, когда студийцы спустились во двор, они увидели, что к ним направляется человек в офицерской шинели и в абсолютно невменяемом состоянии, а главное — с обнаженной саблей в руке. Зощенко знал, какое это опасное оружие. Человек обученный — а перед ними, несомненно, был такой — может за несколько секунд изрубить нескольких человек. Ярость этого человека, видимо, лишившегося погон, Зощенко мог себе представить. Тем более что тот увидел группу веселой молодежи, выходившей из бывших барских покоев. Все заметили, что у безумца абсолютно белые глаза. В те годы все знали, что это значит. Кокаин тогда в Петрограде было легче достать, чем хлеб. Все застыли… И только Зощенко спокойно подошел к этому челове.ку, что-то тихо сказал ему — тот повернулся и ушел. Не зря Зощенко получил свои ордена — умел действовать по-мужски!

Но не только подобные субъекты угрожали Дому искусств. 16 октября 1921 года Горький уехал в эмиграцию. Над Домом искусств, оставшемся без «высокой защиты», нависла опасность. Зиновьев, тогдашний «хозяин города», намеревался закрыть этот рассадник вольнодумства, «прихлопнуть птичку»… но поздно: «птичка», вылетевшая из Дома искусств, — новая русская литература — уже летит!

Горький, уехав на Капри, однако, не бросил своих «птенцов», чувствовал ответственность за то, что с ними произойдет. Если уж он накликал «бурю» — то теперь должен был доказать, что революция не убила культуру, а, наоборот, создала новую — и лучшую! До своего вынужденного отъезда (Ленин, с его «заботами» о здоровье классика, явно давал понять — уезжай, не мешай) Горький делал все, что от него зависело, — он организовывал, создавал, опекал самые различные культурные учреждения — особенно «холил и лелеял» молодые литературные таланты.

Первая тесная встреча Зощенко с Горьким состоялась в 1921 году, еще до его отъезда. Слонимский, тогда секретарь Горького, передал ему на суд свои рассказы — и несколько рассказов Зощенко. Горький относился к молодым очень строго, считая создание новой литературы важной государственной задачей. После разговора с Горьким Зощенко сухо записал в дневнике: «Ал. Макс, читал “Старуху Врангель”. Я был у него. Он все время выдержки читал и говорил, что написано блестяще. Но узко наш интерес. Даже только петербургский. Это плохо. Как, сказал, мы переведем на индусский такую вещь? Не поймут».

Но о главном замечании Горького Зощенко не сообщил. Старательный Константин Федин, записывающий за Горьким каждое слово, приводит несколько другой отзыв классика: «Была у меня молодежь. Побеседовали. Я им говорю: так писать, как они пишут, нельзя. Что они делают? Берут “Шинель” Гоголя и придумывают, какой эта шинель должна быть в наше время».

Затем Горький прочел повесть Зощенко «Красные и белые». На этот раз отзыв был еще жестче: «В отличие от прежних работ — в этой чувствуются вялость и многословие».

Но прощание их не было безнадежным — перед самым отъездом Горького на Капри в дневнике Зощенко появилась победная запись: «Очень понравилась Ал. Макс. “Рыбья самка”».

Так что трудно сразу определить, в удачное или неудачное время появился писатель Зощенко. Скорее — в удачное: среди его современников был Горький, замечательный писатель и воспитатель. Теперешним молодым такого счастья не выпало.

И уехав на Капри, Горький не забывал молодых.

В 1923 году в популярном бельгийском журнале «Le disque vert» напечатаны первые переводы советских писателей за границей: «Сад» К. Федина и «Виктория Казимировна» М. Зощенко. В сопроводительной статье Горький назвал Зощенко автором «оригинальной серии “Рассказов г. Синебрюхова”», «значительным писателем, который нашел свой стиль».

Скрытный и замкнутый Зощенко первое время с Горьким не переписывался, но тот, состоя в переписке с Фединым, Кавериным, Слонимским, Груздевым, постоянно упоминал Зощенко, просил присылать его книги, а прочитав, хвалил, писал, что любит читать их вслух семье и гостям.

И помощь Горького проявлялась буквально во всем. Вот что вспоминает Чуковский (Там же):

«И я не могу забыть, как иду с Зощенко по Литейному в приятный летний день и как, дойдя до Сергиевской, где он тогда жил, Зощенко — очень оживленный, жестикулирующий — вдруг весело прерывает самого себя: