Согласно прямому указанию ряда летописей (Радзивиловского, Академического, Ипатьевского списков «Повести временных лет», Новгородской Первой летописи младшего извода) латинские проповедники явились в Киев непосредственно из Рима^{187}. (Лаврентьевская летопись этого уточнения не знает.) Однако название Рим в древней Руси имело не столько географический, сколько политический и конфессиональный смысл. Рим — это область распространения латинства, а также территория Священной Римской империи, и прежде всего ее этнического ядра — Германии. Ссылка Владимира на казус с епископом Адальбертом также подтверждает, что посланцы папы на самом деле явились из Германии и представляли скорее всего нового германского императора Отгона III (983–1002).

Но летопись, кажется, позволяет точнее определить ту этнополитическую среду, из которой вышли немецкие проповедники. Я имею в виду упоминание ими в качестве своего учителя апостола Павла (а не «князя апостолов» Петра — основателя Римской церкви, имя которого мы скорее ожидали бы услышать из их уст). Имя апостола Павла, называемого также «апостолом язычников», было неизменно популярно среди варварских народов, только начинавших свое приобщение к христианству, ибо в посланиях этого апостола с особой силой подчеркивалась мысль о равенстве перед Господом всех народов, независимо от времени их приобщения к единому Богу. Обращает на себя внимание, что именно Павел назван учителем славян и собственно Руси в уже известном нам летописном «Сказании об обретении славянской грамоты». Речь проповедников-немцев неожиданно оказывается созвучна идее славянского единства, пронизывающей «Сказание об обретении славянской грамоты», и кирилло-мефодиевской традиции в целом.

Латинские источники не сообщают ничего определенного о проповеди христианства в Киевской Руси около 985–986 годов (время пребывания немецкой миссии согласно «Повести временных лет»), равно как и о посольстве самого Владимира в Рим или «в Немцы». Скорее, как мы уже отмечали выше, в послах «из Немец» можно было бы увидеть тех безымянных немецких проповедников, которые, кажется, посещали Русь в последние месяцы пребывания в Киеве князя Ярополка Святославича и с которыми, по-видимому, недружелюбно обошелся сам Владимир, придя в Киев, или же послов Отгона II к самому Владимиру, побывавших на Руси предположительно в 982–983 годах. Послы Владимира «в Немцы» также могли быть теми самыми, которые, вероятно, посещали Германскую империю вскоре после вокняжения Владимира в Киеве в конце 70-х — начале 80-х годов X века (см. об этом в главе 5).

Отвергая предложения латинских миссионеров, Владимир ссылался на неудачу миссии Адальберта, тем самым демонстративно отвергая тот путь, который некогда избрала княгиня Ольга, а затем и ее внук князь Ярополк. Но спустя совсем немного времени (а если доверять летописи, то всего через год) имя Ольги прозвучит уже совсем в ином контексте — именно о ней, «мудрейшей из всех людей», вспомнят бояре и «старцы градские», когда князь начнет советоваться с ними по поводу принятия новой веры. Перед нами несомненное противоречие, но это противоречие, вероятно, отражает тот поворот, который произошел в отношении Владимира к христианству за годы его княжения в Киеве.

Ольге и Ярополку Владимир противопоставит ту же Ольгу — но Ольгу, крестившуюся в Царьграде, а не выпрашивающую проповедников в Германии. (Противоречие, конечно, мнимое, но оказавшееся необходимым для Владимира.) Как мы увидим, на выбор киевского князя окажут влияние те события, которые произойдут в 80-е годы X века в самой Византийской империи и которые заставят византийских василевсов обратиться за помощью к самому князю, забыв о своих религиозных и политических амбициях. Выбор Владимира будет определен и той внешнеполитической линией, которую в конце концов изберет он сам и которая сделает его отношения с Византийской империей главными и определяющими. Но все эти обстоятельства внешнего и частного характера наложатся на внутренний выбор Владимира, а также на тот несомненный факт, что именно к Византии более всего тяготели киевские христиане. (В этой связи мы вспомним не только саму княгиню Ольгу, но и варягов-христиан, убитых в Киеве в 983 году[40].) Ко второй половине X века под юрисдикцией Константинопольской церкви находились и те области славянского мира, в которых Слово Божие звучало на славянском языке — единственном приемлемом для Руси. Еще с конца IX века началось вытеснение славянского языка в качестве богослужебного из Моравии, Чехии, Польши. Последователи Кирилла и Мефодия вынуждены были переселяться — главным образом в Болгарию, а также, возможно, и непосредственно на Русь. Наконец, под юрисдикцией Константинополя находилась и Тьмутороканская епископия — единственная на территории Киевского государства. (При всей отдаленности Тьмуторокани от Киева все же нельзя полностью исключать влияния таманских христиан на князя Владимира.)

Возможно также, что, выбирая между Римом и Константинополем, князь Владимир учитывал еще один, чисто политический, аспект христианизации своей страны. Принимая новую веру извне, князь должен был позаботиться о том, чтобы вместе с церковной зависимостью Русь не попала еще и в политическую зависимость от крупнейших держав того времени. И Рим (а точнее, Магдебург или Гамбург) в этом отношении оказывались, пожалуй, опаснее Константинополя. Вспомним, что Владимир совершал свой выбор всего через несколько лет после начала кровопролитного восстания прибалтийских и полабских славян, когда становилось очевидным, что продвижение немецких проповедников в славянские земли могло нести с собой не только свет веры, но и кровь и порабощение. Киевская Русь непосредственно граничила на западе с Польшей и Чехией, находившимися под юрисдикцией Рима. Формально ее земли уже были заранее включены в состав Магдебургской епархии, и угроза церковно-политического подчинения Империи казалась вполне реальной.

Но усилия латинского Запада, попытки христианской проповеди, предпринимаемые и в 60-е, и в 70-е, и, вероятно, в 80-е годы X века немецкими миссионерами, очевидно, сыграли свою роль в христианизации Руси. В этой связи стоит привести свидетельство еще одного довольно раннего источника, рассказывающего о Крещении Руси, а именно уже упомянутой Хроники французского монаха первой трети XI века (то есть почти современника Владимира) Адемара Шабаннского. Как уже отмечалось, его рассказ во многом легендарен; в частности, Адемар приписывает обращение Руси святому Бонифацию (что, напомню, основано отчасти на недоразумении, а отчасти, возможно, на смешении немецкого епископа Бруно-Бонифация с какими-то его предшественниками-латинянами, действовавшими на Руси при Ярополке и Владимире). В то же время, в отличие от некоторых других латинских авторов, Адемар был более или менее осведомлен как о судьбе самого Бонифация, так и об обстоятельствах христианизации Руси[41].

Адемар же сообщает следующее. Спустя некоторое время после миссии Бонифация «на Русь прибыл один греческий епископ и обратил ту половину страны, которая еще оставалась предана идолам, и заставил их принять греческий обычай ращения бороды и прочее»^{188}.

Отметим в этом известии очевидное совпадение с той версией, которая изложена в «Повести временных лет»: согласно обоим источникам, проповедь латинян предшествовала проповеди на Руси греков. И это, вероятно, отражает действительные реалии. Однако согласно русской летописи (и, пожалуй, в соответствии с показаниями французского хрониста), именно греческие проповедники сумели убедить русских в преимуществах христианской веры. Именно с появления у князя Владимира «философа-грека» начинается путь князя к христианству — путь, который завершится не только его личным крещением, но и Крещением всей Руси.