— Алло, Мэй? Это Чарли Портено.

Он сказал всего одну фразу и умолк. Тишину нарушало лишь слабое потрескивание разрядов на линии, да еще его прерывистое дыхание. По необычным интонациям, тембру — а уж голос Чарли Мэй выучила наизусть за время их знакомства — она легко догадалась, что с ним что-то произошло.

— Да, Чарли, я слушаю тебя…

Мэй сознательно уступила ему инициативу вести разговор. Исходя из собственного жизненного опыта, она вывела четкое правило: не нужно торопить человека, выпытывать, в чем причина его расстройства. Дай ему выговориться, и узнаешь гораздо больше, чем надеешься. А для нее «знать много» означало — достичь цели с наименьшими затратами.

Чарли молчал не меньше минуты.

— Знаешь, я разбил вазу…

Судя по напряженному голосу, слова давались ему с огромным трудом.

— Какую вазу, Чарли? О чем ты говоришь?

— Я разбил вазу. Ту, которую ты мне подарила. Керамическую.

Создавалось ощущение, что Портено недавно пережил глубокий шок и до сих пор никак не может отойти от жесточайшего потрясения.

Мэй вспомнила. Она действительно дарила Чарли большую напольную керамическую вазу, но это было так давно… Господи, конечно, его волнует вовсе не какая-то керамическая рухлядь, тем более ее подарок… Что же тогда?

— Чарли, ты мне звонишь третий раз за восемь лет и третий раз поздней ночью. Что случилось? Ты в порядке?

— Да. Ты одна?

— Конечно. А с кем мне быть? — вопросом на вопрос ответила она.

Вновь повисла тяжелая пауза, а затем Чарли категорически заявил:

— Мне нужно поговорить с тобой.

Мембрана глухо клацнула, и Мэй поняла: он швырнул трубку, даже не дождавшись ответа.

Она улыбнулась. Чарли раздавлен! Господи, судя по голосу, кто-то просто сделал из него отбивную. Такого Чарли Портено Мэй не знала. Произошло нечто очень серьезное, раз он обратился к ней за помощью. Сам! Не при случае, а специально.

Так, так, так. Это не физическое воздействие. Чарли — человек сильный, его непросто даже вывести из себя, не говоря уже о том, чтобы превратить в сомнамбулу. Тут что-то посерьезнее. Скорее всего, ему стало известно нечто неожиданное и, безусловно, крайне неприятное. Неплохо бы узнать, что именно… Это было бы хорошим оружием.

Мэй усмехнулась. Портено-младший, в отличие от папочки, всегда смотрел на мир сквозь розовые очки. Кретин. И это при его-то занятии. Убийца-сопляк. Таким сентиментальным ребятам достаточно одного удара, чтобы раздавить их жизненную силу, сбить с ног. Они не видят дальше собственного носа, не готовы к жестокой драке и думают, что все должны задирать лапки, как только они появятся в поле зрения. Они хотят слышать только то, что им нужно, и ищут правду даже там, где ее нет. Ну, ладно, Чарли. Пришло время начинать праздник.

Мейроуз засмеялась. Она знала, чем его взять. И так же знала, что победит. Потому что она готовилась к драке, а он — нет. Потому что она умнее, хитрее и сильнее. А он — сопляк, который живет в стеклянном, замке, не думая о том дне, когда кто-нибудь запустит в это хрупкое строение увесистым булыжником. Это будет ее шоу! На душе у Мейроуз стало спокойно и хорошо. Небольшие приготовления. Совсем крохотные, но достаточные для Чарли Портено. Ей захотелось запеть и хлопнуть в ладоши. Спасибо, Чарли, ты даешь Мэй шанс. Великолепный шанс, который случается один раз в жизни. Ведь она знает, что делать, а он — нет. Приходи, Чарли, приходи, Мэй будет готова…

… Чарли постучал в дверь квартиры «12-Е», отступил на шаг и приготовился ждать, но ему открыли почти сразу же. Двадцатиминутная прогулка на свежем воздухе явно пошла на пользу. По крайней мере, у него прояснилось в голове, на щеках заиграл румянец, а глаза перестали напоминать мутные тупые глаза «зомби» из фильмов ужасов. Казалось, он уже почти пришел в норму, но ощущение это было обманчиво, хотя некоторое равновесие, действительно, восстановилось.

Когда дверь открылась, Чарли уже мог внятно выражать свои мысли. Увидев Мэй, он замер растерянно, словно пытаясь понять, не сошел ли он все-таки с ума от пережитого недавно потрясения.

На Мейроуз был надет тонкий распахнутый халатик, полы которого свободно свисали вдоль бедер, и полупрозрачная комбинация, вовсе не скрывающая пышных форм красивого тела. Мэй ухаживала за собой, не позволяла себе расслабляться, два раза в неделю плавала в бассейне и играла в теннис. Одним словом, ее тело стоило того, чтобы им любовались, а Чарли, в общем-то, никогда не слыл пуританином. Неудивительно, что, увидев столь откровенный наряд, он смутился.

Это не укрылось от цепкого взгляда Мэй. Она усмехнулась.

— Что с тобой?

Чарли хмуро оглядел коридор и лишь потом ответил.

— Поговорить надо.

Мэй засмеялась. Произведенный эффект превзошел самые смелые ожидания.

— Ты хочешь в коридоре со мной разговаривать или все-таки войдешь в квартиру?

— Войду, — кивнул он.

Мейроуз посторонилась, пропуская его, и закрыла дверь.

Чарли, стараясь не смотреть на нее, пошел по гостиной, с любопытством озираясь.

— Красиво у тебя здесь все оформлено.

— Да, — улыбнулась она. — Говорят, что я вижу форму и цвет так, как нс видит никто. Тебе нравится?

— Еще бы.

По голосу чувствовалось, что это не просто комплимент, а ему действительно нравится.

Персидский ковер скрадывал шаги, и звуки дождя доносились более явственно. Комната была выдержана в строгих багровых тонах с вкраплениями желтого и совсем немного красного. Бра и торшер освещали гостиную приглушенным мягким светом, создавая уютную расслабляющую атмосферу, навевая баюкающие ассоциации с теплым летним закатом. Чарли почувствовал непреодолимое желание сесть. Мышцы размякли, подчиняясь почти магической силе «деко».

— Чарли, зачем ты пришел? — звук ее голоса стал более глубоким, бархатистым. Еще немного, и он унес бы Чарли по течению оранжевой мерцающей реки — сна.

— Я… — Портено с удивлением обнаружил, что с трудом может отвечать. Его охватила томная дремота. Бодрость, подаренная ему дождливой ночью, выскальзывала, как вода сквозь пальцы. Он растратил ее на десяток шагов от двери до стоящего посреди гостиной Дивана. Чарли присел, ибо ноги отказывались держать его. Голову наполнило пьяняще-легкое чувство покоя. Безмятежного, как спокойный океан. — Я подумал, что… мы слишком много времени потеряли понапрасну…

Слова слетали с губ помимо воли. Они жили как бы сами по себе, своей собственной жизнью, непонятной его разуму.

Мейроуз таинственно улыбалась. Она знала, какое впечатление производит гостиная на человека, попавшего сюда впервые. В этом тоже был свой расчет. И свет, усыпляющий, мягкий, работал на нее.

— Восемь лет… А чего же ты не подождал, пока мне исполнится пятьдесят?

Плавно покачивая бедрами, она двинулась к нему. Отблески тускло-красного играли на складках атласного халата. И была в этом своеобразная грация, лишающая рассудка, подчиняющая волю, мягко гасящая любое сопротивление, любой порыв, кроме одного: обладать. В этом плавном течении света и времени пробуждались какие-то первобытные инстинкты, а слово «любовь» приобретало странный, необычный оттенок. Оно раскрывало незнакомые глубины, забытые людьми и потерянные для них. Искрилось, становясь всеобъемлющим, обворожительно приятным, таящим в себе нечто новое, неизведанное никем.

— Я боялся, что к пятидесяти годам ты… — она опустилась рядом с ним на колени, отчего полы халатика разошлись еще больше, и провела ладонью по его щеке —…располнеешь и станешь некрасивой… — в глазах ее горел дьявольский гипнотический огонь. Этот огонь парализовал Чарли, жег его изнутри, наполнив тело бушующим пламенем страсти, гораздо более сильной, чем когда он был с Айрин. В этом было волшебство, доступное лишь избранным, — …и я не стал ждать до пятидесяти.

Мейроуз грациозно-кошачьим движением опустилась на ковер и, повернувшись на спину, чувственно изогнулась. Ладони ее оглаживали ворс, кончик языка прошелся по сухим губам.