Мейроуз легко поднялась со стула и прошла в кухню за спиной отца. Тот даже не взглянул на нее, но это и нс важно. Что-что, а привлечь к себе внимание Мэй умела. Поставив на небольшой серебряный поднос кофейник, пару чашек и чайничек со сливками, а также положив любимую сигару отца, она мелкими плывущими шажками прошла в столовую. Сейчас ее можно было сравнить с отшельницей-монахиней, проведшей долгие годы в посте и еженощных молитвах. Остановившись рядом с отцом, Мейроуз опустила поднос, налила кофе в чашечки и подала одну Доминику. Тот, не отрываясь от газеты, взял ее, плеснул себе сливок, с громким стуком поставил чайничек на стол и принялся перемешивать кофе ложечкой. Мэй поджала губы, обошла отца и направилась к противоположному концу длинного стола.

Доминик наконец отложил газету и быстро посмотрел на дочь. До него не сразу дошло, что с Мэй произошли какие-то перемены. Таково было свойство его мозга. Он вновь уставился на нее долгим немигающим взглядом. Примерно через полминуты раздался изумленный выдох.

— Мейроуз…

Мэй, смиренно подняв на отца глаза, тихо ответила:

— Да, папа?..

— Боже мой, Мейроуз, да на тебе лица нет, — Доминик озабоченно покачал головой и с явной жалостью продолжил: — Моя очаровательная дочь превратилась в старуху… Боже мой…

Мэй не ответила. Потупив взгляд, она слушала этот монолог, ожидая, когда же отец приступит к главной части. Начнет обвинять. Словно прочитав ее мысли, Доминик прошипел, даже не пытаясь скрыть свои чувства.

— Я знаю, это Чарли Портено виноват во всем. Это он довел мою дочурку до такого состояния, — старик прихлопнул газету ладонью. Как всегда в такие секунды, лицо его постепенно приобретало пунцовый оттенок, лысину украшали капельки пота, а подслеповатые глаза выкатывались из орбит.

Когда-нибудь злость сожрет его, — равнодушно подумала Мэй. — Доконает старческое дряхленькое сердце. Ну что ж, это будет не так уж и плохо. Господи, да он сейчас взорвется, как паровой котел, давший течь. Давай, давай, злись. Злись, пока не лопнешь!

…— Он ведь мог жениться на тебе, — продолжал захлебываться яростью Доминик. — Когда Чарли был сопляком, он горел желанием, чтобы ты вышла за него замуж. А теперь, значит, ты стала не нужна ему!

— Оказалось, что нужна, папа, — со вздохом отчаяния возразила Мэй. На лице ее застыла вселенская скорбь. — Прежде, чем уехать в Калифорнию и жениться на этой женщине… Он… Он приехал ночью и овладел мной насильно…

Она горько усмехнулась.

Казалось, на шею Доминика накинули удавку. Рот его распахнулся, став похожим на небольшую пещеру. Глаза округлились. Кровь еще сильнее прилила к щекам, и они запылали ярко-алым пожаром. Воздух с хрипом проникал в легкие, но каждый вдох давался старику с огромным усилием.

Глядя на дергающийся кадык отца, Мейроуз испытала нечто похожее на удовольствие. У нее появилось ощущение, что стоит немного увеличить нажим, сказать что-нибудь грязное, и его сразу же хватит удар. Моментально. Она представила, как Доминик сползает со стула, раздирая пальцами грудь. Лицо его из красного становится пепельно-серым. Ноги судорожно сучат по ковру, и с них слетает один тапочек, открывая серые в синюю полоску носки. Халат задирается, рубашка выскальзывает из-под ремня, обнажив бледный рыбий живот, покрытый короткими седыми волосками. Затылок глухо ударяется об пол, глаза стекленеют. Еще секунда, и нескладное тело замирает на пушистом ковре, становясь похожим на мешок с дерь…

Яростный вопль прервал яркую картину, развеяв ее как дым.

— Ты говоришь гадости! — вскричал Доминик. — Как ты можешь рассказывать ТАКИЕ вещи в присутствии отца?!

(Мейроуз еле заметно усмехнулась.)

— Он так с тобой поступил? Чарли Портено так с тобой поступил? Ты уверена?

— Я уверена? — жестко бросила Мэй. Сейчас уже можно было нс притворяться. Ярость застила старику глаза. Он бы все равно ничего не заметил. — Уверена ли я? Да если бы ты видел, какого размера у него член, ты бы…

— Замолчи! — взвизгнул Доминик. — Замолчи!!! — теперь он стал темно-бурым, как свекла. — Как ты можешь произносить при мне такие вещи! Как ты можешь?! Где твоя честь?!!

— Ты что, отец, смеешься? — глаза Мэй сузились, в них появились проблески дикой звериной ярости. Она и сама верила сейчас в то, о чем говорила. — Никакой чести у меня больше не осталось!

Доминик внезапно побледнел. Лицо его вытянулось, рука вцепилась в рубашку с левой стороны груди. Он обмяк и начал жадно хватать ртом воздух.

Мейроуз встала и быстро прошла в кухню.

Вот так. Похоже, собственная злоба все-таки доконала его. Ну что ж, папа…

Она слышала, как Доминик хрипит у нее за спиной, и улыбалась. Смерть отца была бы ей на руку. Сейчас, наверное, немного рано, но второго такого случая может и не представиться. Сердечный приступ. Что может быть лучше и безопасней? Ни один коп не заподозрит ее в убийстве. Да, собственно, никакого убийства и нет. Есть сердечный приступ у старой колоды, место которой уже давно в могиле.

Мэй быстро зашла в столовую и оглянулась, не смотрит ли на нее отец. Доминик сполз еще ниже, одна рука его свисала, почти касаясь пальцами пола, а голова упала набок, и розовая лысина отсвечивала в льющемся сквозь оконное стекло солнечном свете.

Мэй открыла кран, пустив полный напор холодной воды, достала стакан и взяла со стола бутылку, на золотистой этикетке которой вилась надпись: «Текила». Наполнив стакан до краев, она повернула кран, закрывая воду, и вернулась в столовую.

Доминик судорожно массировал по-женски отвислую грудь, впиваясь скрюченными пальцами в дряблую мышцу. Глаза его, наполненные страхом смерти, метались по комнате.

— Папа!

Он еле сумел повернуть белое как снег лицо на ее голос.

— Попей, тебе станет получше, — улыбнулась Мэй, протягивая ему стакан.

Пухлые пальцы обхватили стекло. Серые губы жадно начали втягивать в рот влагу. Он успел сделать нс меньше четырех глотков, прежде чем кактусовая водка обожгла желудок. Горло перехватило мучительным спазмом. Резким движением Доминик отшвырнул стакан, словно это было скользкая ядовитая гадина. Тот отлетел в угол, разбросав по ковру прозрачные искристые капли. Они поблескивали будто крупные бриллианты. Доминик смахнул влагу с губ и подбородка и зашелся в приступе выворачивающего легкие, лающего кашля. Перегнувшись пополам, он хрипел. Халат разошелся на груди, две

пуговицы на рубашке оторвались, и в образовавшийся просвет Мэй увидела белое старческое тело.

— Хааахххррр… — Доминика вырвало прямо на ковер. Его била дрожь. Руки тряслись, словно во время эпилептического припадка. В комнате резко запахло кислыми рвотными парами. Старик попытался подняться, но рухнул обратно на стул. Его стошнило еще раз. Теперь густая горячая жижа хлынула на стол, брюки, халат. Однако после этого Доминик задышал свободнее. Было очевидно, приступ миновал. По лицу градом катил пот, тело вновь и вновь сотрясали спазмы, но желудок оказался чист.

Мэй с досадой смотрела на скрючившегося отца. Он обманул ее надежды. Несколько секунд она наблюдала за конвульсивными попытками Доминика встать, а затем тихо, одними губами, процедила:

— Мать твою, ублюдок…

И пошла вызывать врача…

… В час дня Чарли тоже пил кофе. Собственно говоря, он делал два дела сразу: завтракал и чистил пистолет. Отхлебывая терпкий напиток, Чарли смазывал все детальки. Черные вороненые частицы смерти лежали на покрытой масляными пятнами странице «Дейли ньюс». Отливающие синевой, отнюдь не страшные и не несущие никакой опасности сами по себе. Но когда каждая из них займет свое место, вместе они превратятся в смертоносную машинку, плюющуюся маленькими кусочками стали, одетыми в латунные рубашки. Патроны стояли тут же на столе ровным рядком. Солнечный свет играл на ровных боках. Девять штук — четыре жизни. Живот — голова. И одна про запас. Чарли усмехнулся. Будет лучше, если сегодня никто не умрет. Лучше для всех. Руки механически совершали нужные действия. Брали деталь, любовно и тщательно чистили ее, покрывали тонким слоем оружейной смазки, чтобы в нужный момент «кольт» не подвел, не дал осечки. Иногда от мгновения зависит жизнь. Жизнь Чарли Портено. Его жизнь.