— Видите ли, мэм, — Франциск попытался улыбнуться еще шире. — Я делаю репортаж о ходе расследования недавнего убийства.

— Для газетчика вы что-то не очень расторопны, — неприязненно ответила хозяйка. — И вообще, почему бы вам не обратиться в полицию?

— Понимаете, наш журнал ведет собственное расследование, а представители власти плохо относятся к подобным вещам. Вы ведь знаете, как это бывает. Они, как правило, и сами ничего не находят, и другим не дают заняться делом, — Франциск замялся. — Наш журнал уже раздобыл кое-какие сведения, но для полной картины хотелось бы напечатать показания свидетелей. Жителей соседних домов. Вы понимаете?

Упоминание о том, что интервью будет напечатано в журнале, немного смягчило даму. Она несколько секунд раздумывала.

— А это не противозаконно?

— Да нет, что вы. Напротив.

— Ну хорошо, — согласилась дама, открывая сетчатую дверь. — Входите. Хотите кофе?..

… Энджело Портено крайне редко посещал американские рестораны, но уж если он это делал, то выбирал дорогие, как правило размещавшиеся в шикарных отелях. Только там, считал Энджело, еще можно получить более или менее приличную пищу. Если в данной ситуации уместно слово «любимый», то у Портено-старшего таких мест было два: «Сент-Риджес» и «Савой-Хилтон». Сегодня же ему пришлось прийти в небольшой ресторанчик на Сорок Пятой Ист-стрит под названием «Кэттл мэн». Утешало лишь то, что Энджело был здесь на переговорах, а не за тем, чтобы есть.

За небольшим столиком напротив него сидели два человека в штатском. Один из них — совершенно лысый угрюмый мужчина с тяжелой челюстью и резким морщинами, опускающимися от носа к уголкам губ и отсекающими верхнюю губу — смотрел на Энджело карими глазами. Веки у него были тяжелыми, полуопущенными, отчего казалось, что он постоянно засыпает, но голос мужчины свидетельствовал об обратном. Звали его Джереми Дсвидсон, и работал он помощником комиссара полиции Нью-Йорка.

Второй — долговязый, гладко причесанный худой парень с умным жестким лицом и холодными голубыми глазами — на протяжении всего разговора молчал, зато внимательно слушал, разглядывая собеседников. Джереми представил его как Айка Роджерса, лейтенанта полиции, начальника того самого участка, на территории которого и было совершено двойное убийство. Айк мусолил в зубах пластмассовую зубочистку и с холодным любопытством прислушивался к доводам обеих сторон.

Энджело потягивал сигару, раздумывая о том, какие последствия может иметь для них история с похищением.

— Мы говорим вам только то, что говорим представителям других семей Нью-Йорка, — нервно сообщил Джереми, подаваясь вперед. — Никаких контрактов до тех пор, пока не будет найден убийца жены капитана Холбейта. Никаких событий, никаких сделок, никаких игр, ничего. Полиция закручивает гайки, потому что убили жену полицейского.

— А причем здесь мы? — спросил Энджело. — Возможно, это сделала другая семья, или независимая группа с целью получения выкупа. Но Прицци ничего неизвестно об этом убийстве. Наша семья не имеет никакого отношения к киднэппингу. У нас другой бизнес.

— Да, я знаю, — кивнул помощник комиссара. — Наркотики, займы, лошадки, спортивный тотализатор, рестораны, телевизионные перевозки. По-моему, два-три телевизора теряются во время каждого рейса. Ну, и так далее.

— Все верно, — согласился Энджело. — Это большие деньги.

— Сотни тысяч. Вы потеряете на этом сотни тысяч долларов. Ну и мы, конечно.

— Девидсон, — спокойно заметил Портено, — вы ведь и сами понимаете, что конкретно наша семья ничего не может сделать в данной ситуации. Сорок лет Прицци поддерживают деловые отношения с вашим ведомством, основанные на правиле: «Мы платим деньги, вы оставляете нас в покое».

— Однако и я ничего не могу сделать, Энджело, — покачал головой Девидсон. — То, что происходит, не зависит от моего личного желания. Сейчас задействован весь полицейский аппарат города. Все системы. Рано или поздно, но убийца будет найден, поверь мне. Независимо от того, хотят семьи этого или нет. Нейтралитет, сохраняемый полицией, нарушен. Мы на многое смотрели сквозь пальцы и не лезли в ваши дела, пока не были затронуты наши интересы. Чем больше давление вы попытаетесь оказать на нас, тем больше денег это вам будет стоить.

— Кому-то попала шлея под хвост? — спросил Портено.

— Слушай, Энджело, нам происходящее нравится ничуть не больше, чем вам. Мы тоже теряем, и не только деньги. Поверь, мне бы хотелось, чтобы все пришло в норму. Подобные ситуации не идут на пользу ни вам, ни нам. Но задета наша честь, как ты этого не понимаешь? И пока убийца не будет найден, ничего нельзя изменить. Ни-че-го. Передай это Доминику…

… К девяти часам вечера Франциск сделал для себя вывод: люди, живущие на Пет-стрит, отличаются редкой невнимательностью. На все его вопросы в основном отвечали односложно: «Ничего не видели». Правда, двое сообщили, что их разбудил громкий звук клаксона, но мало ли машин проезжает здесь? Они даже не подошли к окну, тем более, что на помощь никто не звал. А про убийство узнали утром, когда полиция уже оцепила половину квартала. Таким образом, потратив на разговоры три часа, Кунз знал ровно столько же, сколько в начале обхода, и не продвинулся в своем расследование ни на шаг.

Тем не менее детектив продолжал упорно обходить дом за домом, сетуя, если где-нибудь отсутствовали хозяева. Ему казалось, что именно они должны знать нечто, способное помочь в расследовании, однако, по странному стечению обстоятельств, все эти люди разом куда-то ушли.

Франциску повезло именно в тот момент, когда он меньше всего ожидал этого. В предпоследнем от угла доме дверь открыла молодая симпатичная девушка. Отрекомендовавшись все тем же репортером «Лайф», детектив начал задавать свои обычные вопросы. Ответы, в общем-то, не отличались разнообразием. «Да, она была дома в тот вечер. Да, уже легла спать, но проснулась от звука клаксона. Нет, на улицу она не выглядывала, ничего не видела. Проверила, как себя чувствует дед, и вернулась в постель. Да, старик болен. Он попал в автомобильную катастрофу на Сан-Бернард хайвэй. Тело его парализовано, и он слепонемой.»

«Это и есть мой самый ценный свидетель, — невесело подумал детектив. — Парализованный, слепонемой старик».

— Он что, совсем не разговаривает? — спросил на всякий случай Кунз.

Девушка смутилась.

— Нет, ну… Дед «говорит» губами. Я понимаю его, научилась за два года. Но мне приходится каждые два часа подниматься, смотреть, как он себя чувствует. Днем с ним сидит медсестра из госпиталя. Пока я работаю.

— Понятно, — детектив вяло кивнул, уже размышляя, что же делать дальше. Наверное, самым правильным было бы отправиться в отель, спать. Решив, что это лучший вариант проведения времени хоть с какой-то пользой, он на всякий случай спросил: — Полиция, разумеется, уже допросила его?

— Я не знаю, — ответила девушка. — Меня не было дома. Они приходили, когда тут оставалась медицинская сестра. Если хотите, я могу спросить у него. Возможно, дед знает что-нибудь.

— Да, спросите, если, конечно, вас это не очень затруднит.

— Хорошо, — она кивнула. — Пойдемте вместе.

Господи, — думал Франциск, проходя через прихожую, — зачем я это делаю? Какой может быть толк от слепонемого паралитика? Боже, он ведь даже сказать ничего не может! Да и увидеть тоже. Я зря теряю время, — мрачно подвел он итог.

«Ладно, Франци, — сказал детектив сам себе. — Ты уже потерял столько времени, что лишние несколько минут не имеют большого значения. Успокойся. По крайней мере, у тебя будет чистая совесть». Они прошли через небольшую гостиную и оказались в комнатке, которая сразу напомнила Франциску больничную палату. В углу стояла застеленная кровать и небольшой столик, на котором мурлыкал приемник.

Старик сидел у окна в кресле-каталке и смотрел на улицу пустыми незрячими глазами. Руки его спокойно лежали на коленях, и вся фигура выражала покорность тяжелой судьбе. Плечи сгорбились, а грудь впала, что усиливало впечатление обреченности. Однако голова сидела на жилистой шее ровно. Седые пушистые волосы обрамляли лицо, густо изрезанное сетью морщин. Рот с нелепо алыми губами плотно сжат. Нос, довольно широкий, делал слепца похожим на Санта-Клауса. Брови, такие же седые, как и волосы, оказались удивительно тонкими, плавно изогнутыми. Вот только глаза, дымчато-серые, портили добродушного старика, придавая лицу жесткость.