Сержант был зол.

Казалось бы, он мог бы чувствовать себя и удовлетворенным: Джо, главный возмутитель его спокойствия, главный «фактор риска», был нейтрализован. И все же…

Пока все шло гладко, пока никто не погибал и все стороны получали свое мирным путем, Ринальдо не переживал. Легко быть нечестным, когда все вокруг нечисты на руку, не стыдно быть трусом среди напуганной толпы, но стоило одному человеку выбиться из общего стереотипа и запротестовать против такого порядка вещей, как Ринальдо сделалось вдруг очень неуютно. Возможно, в нем проснулась совесть.

Совесть ему была не нужна, слишком уж далеко зашло дело. Стало быть, причину ее пробуждения следовало устранить. Но, избавляясь от Джо, сержант почувствовал себя еще неуютнее: выходило, что он предал своего. Какие бы связи ни соединяли его с Ортегой, его домом была армия, он провел в ней всю свою сознательную жизнь и, естественно, как любой солдат (даже ненавидимый), как часть того целого, что именуют армией, был намного ближе ему, чем его деловые знакомые.

Мало того, что-то подсказывало ему — на этом дело не кончится. Пример заразителен, и сержант мог поспорить, что теперь раз за разом будут находиться новые смельчаки, а Ортега станет требовать убирать с дороги и их. Но чем больше людей будет гибнуть, тем сильнее будет общий протест и в какой-то момент процесс будет уже не остановить. Лишь непопулярность Джо среди солдат немного прибавляла надежды. Вот почему появление встревоженного Джексона заставило Ринальдо замереть от страха.

Хорошо было Ортеге — тот сидел у себя в имении, сержант же рисковал своей шкурой у всех на виду.

«Только бы не пришлось убирать еще и Джексона,

— заерзал он на стуле. — Это уже выше моих сил».

Вместе с тем он ощутил прилив ненависти к Джо: если бы тот не появился на базе, все шло бы, как и прежде… Ну почему его не убили там, на дороге?

Совесть может действовать еще и так, что порой у ее подопечного возникает желание побыстрее разделаться с тем, по чьей вине ему приходится терпеть ее мучения.

«Я ненавижу его, — думал сержант, разогреваясь,

— ненавижу. И этого ниггера — тоже. Какого черта еще и он лезет в это дело?!»

— Я же говорил не связываться с ним, капрал, — сердито пророкотал сержант, сверля глазами Джексона. — Говорил — держись от него подальше…

Почтительная поза Джексона немного успокоила его. Выходило, что авторитет сержанта не был еще утрачен до конца и, значит, дело еще можно было замять.

— Но, по-моему, тут что-то не то, — без особой уверенности возразил Джексон.

— Ты — хороший солдат; не лезь ты в эту историю, — повторил Ринальдо спокойнее.

Джексон опустил голову, и сержанту показалось, что разговор исчерпан. Но нет, капрал снова поднял голову и заговорил уже смелее.

Джексон боролся с собой. До сих пор ему не приходилось ставить под сомнение правоту начальства, да жизнь как-то и не требовала от него этого. Но теперь речь шла о судьбе Джо.

— Мы потеряли за последнее время несколько грузовиков, — напомнил он.

На белках глаз сержанта появились красные жилки, и лишь боязнь выдать себя чрезмерным интересом к проблеме заставила его сдержать вспышку.

— Но все те разы были свидетели, — раздраженно проговорил он, — а на этот раз Джо был один.

«Отстань, ты слышишь меня?» — просили, требовали его тон и взгляд.

Джексон почесал затылок. Ему не нравились ответы сержанта.

— Он продал грузовик и то, что в нем было, — как ни старался сдерживаться Ринальдо, его горячность начала брать вверх, каждая новая фраза звучала громче и злее, — а в грузовике, между прочим, было секретное оборудование. Он его продал, ты понимаешь — продал! И за это будет сидеть много лет!

Джексон неопределенно покачал головой. Чем сильнее кипятился сержант, тем больше росла уверенность капрала в своей правоте.

Джексон не удивился бы, обвини кто Джо в убийстве. Но в краже (а тем более — в продаже краденого) Армстронга можно было не подозревать.

«Я не люблю драться, не люблю толпы и не люблю деньги», — вспомнил Джексон его слова и помрачнел еще больше.

— Это ошибка, — сказал он уже тверже.

Сержант заскрипел зубами.

— Ты же не знаешь его, — он был на грани отчаяния. — Он и до этого чуть в тюрьму не попал. Да, ошибка тут была, и эта ошибка заключается в том, что этот человек вообще попал к нам сюда, в том, что его вообще выпустили… Забудьте его, капрал, пусть им займется трибунал.

Чем возбужденнее делался сержант, тем спокойнее становился Джексон. Ничто не оправдывает так человека в глазах беспристрастного наблюдателя, как предвзятость обвинения.

Джексон пришел к сержанту как к своему начальнику. Сейчас он увидел в нем врага.

— Спасибо, сержант, — сдержанно проговорил капрал, и в его вежливости пряталось куда больше угрозы, чем в прямом вызове.

Когда он развернулся и вышел, сержант опустошенно взглянул ему вслед и схватился за голову…

«Если бы я мог знать наверняка… — Джо расслабился, чтобы тело не мешало мыслям. — Почему они поверили сержанту? Он не имел никакого отношения (во всяком случае, прямого) к автобазе. Но он назначил меня туда… Стоп! В том, что он причастен к безобразиям, творящимся на острове, можно не сомневаться, как и в том, что ему приказали отправить меня на автобазу. Неувязка в другом: полиция вряд ли стала бы верить на слово показаниям простого сержанта, имеющего довольно косвенное отношение к делу. Если бы меня обвинил кто-то с самой автобазы, это звучало бы серьезней. В мою пользу играет то, что я и не знал, что стану работать там, и, тем более, не имел понятия, что в машине будет «Стингер». А раз так, никто не сможет поставить мне в вину, что я будто бы сам продал оружие гангстерам. Что ж, Джо, можешь держаться за эту версию… если тот, кто тебя засадил, не слишком важная персона, у тебя еще есть шанс выкрутиться. А если… Кто мог отдать приказ посадить меня за руль той машины и тем более — послать в заброшенный склад? Не сержант, это точно… разве что он подделал приказ и путевой лист. Но подделку слишком легко распознать; значит, как ни печально, но в деле замешан еще кто-то. И пока я не выясню кто, они могут радоваться. Плохо не видеть врага… Итак, сейчас я должен решить для себя одно: или остаться здесь и искать справедливость в законе, что крайне сложно сделать, если над законом стоит некто очень влиятельный, — или вырваться на свободу, найти хоть одного союзника и продолжить борьбу. Быть может, даже и в одиночку».

Патриция — вот о ком подумал Джексон, перебрав в уме почти все возможные и невозможные варианты. Если уж и она не сумеет помочь Джо, на деле можно будет ставить крест.

«Ну, это мы еще посмотрим, — возразил он себе тут же. — В крайнем случае я помогу Джо бежать. А там он выкрутится…»

Подходя к дому полковника, Джексон ощутил не свойственную его натуре робость: обычно он отказывался от контактов, столь явно выходящих за рамки устава. «Принцесса» была не для него — так он решил и не пробовать даже нарушить субординацию, поглядывая на девушку издали, как большинство других солдат. Мир Джексона делился как бы на три части: в одной он жил, второй была собственно служба, а с третьей его частью Джексон не соприкасался.

Патриция принадлежала к третьей, и лишь перехваченный им ее взгляд, полный обращенного на Джо восхищения, заставлял его верить, что дочка полковника сумеет найти выход. В конце концов, она могла бы просто заставить отца прийти Джо на помощь: никто еще не слышал, чтобы полковник говорил Патриции «нет».

И все-таки начать разговор Джексону было нелегко.

Он замер у порога, рассматривая носки своих ботинок, затем решительно шагнул к двери и постучал.

Ему никто не ответил.

Джексон бросил вороватый взгляд назад, за спину, и постучался снова — с тем же результатом.