Разобраться во всех тонкостях и намеках Тудор Стоенеску-Стоян, конечно, не мог, однако ему стало ясно, что он вступил во владения азиатского сатрапа, который единолично вершит суд и расправу, и никто ему не указ.

То и дело слышится один и тот же припев:

— Да пойми! Кто осмелится ему хоть слово в лицо сказать? Этот мошенник господин Эмилаке всех прибрал к рукам. Пикни кто-нибудь, а ему в ответ: «А-а-а, это ты? Так это тебе вздумалось подымать шум? Отлично! А возьму-ка я расчетную книгу да и загляну, что в ней на твой счет записано?» Что же там записано? — А что надо, то и записано. Тот, кто однажды поднял шум, в другой раз не пикнет…

Затем разговор перекидывается на телеграммы, только что опубликованные в газетах, Тудор Стоенеску-Стоян читал их в кафе, в Бухаресте, еще два дня назад.

Комментарии, прерываемые икотой, весьма энергичны:

— Ты знаешь, дорогой Кристаке, что́ бы я сказал этому господину Чемберлену и этому мусью Бриану, будь я в Женеве на месте Титулеску? Я бы им такое сказанул, — век бы меня помнили. Так-то, птенчик! Прошло то времечко, когда мы были маленькой страной и держались за подол старших. Нынче мы сами с усами. Понял? Так или не так, птенчик?

— Так! — кивает сидящий напротив птенчик по имени господин Кристаке, мужчина в летах, с седоватой бородкой и лысеющей макушкой.

— А коли так, то вообрази-ка себя на моем месте и ответь: что я сказал бы Бриану?..

Приятель его сидит с табакеркой в руках, тупо пяля глаза, раскрытые едва ли не шире табакерки.

Он не знает, что мог бы сказануть Бриану его друг, который, откинувшись на спинку скамьи и закатив глаза под потолок, безудержно икает в свое удовольствие. Не знает точных слов, но по его восторженной физиономии легко сделать вывод, что беднягу Бриана ждет сногсшибательный конфуз.

Уж он-то своего друга знает. Не слабак, не размазня, такой не сробеет, окажись перед ним хоть Бриан, хоть Чемберлен. В прошлую ночь на крестинах он доказал это, выложив когда в шутку, а когда и всерьез кое-какие факты насчет особы господина префекта Эмила Савы.

— Хе-хе, — рассмеялся друг, довольный, что икота, наконец, его отпустила. — Ты бы, конечно, растерялся! Ей-ей, растерялся бы… Bonjour, mussieu Бриан! Comansava, mussieu?[7] Ну и всякая там дипломатическая чертовня… Нет, сударь! Так дело не пойдет, Кристаке, сынок!.. Уж я бы раз и навсегда покончил с этими дурацкими уловками. Я бы им напрямик высказал, — так, мол, дело не пойдет. Шалишь! Баста! Знаем мы ваши франкмасонские штучки! Ваша политика, шеф, отдает временами турецкого владычества! Кого же, стало быть, вы тут одурачить хотите? У нас, у румын, есть пословица: «Не бывает, чтобы и капусту жарить с сальцем и чтоб сальца не касаться!» Не пойдет дело. Придется вам кое-чему и у нас поучиться, у la peizan di Daniub[8]. Пора бы уразуметь. Вот так, коротко и ясно!.. А коли это вам не по вкусу, коли считаете неприличным поссориться с кем надо — уступите место другому. Отойдите в сторонку, нечего дорогу загораживать! Пора, шеф, уступить место человеку дела, хватит нам болтунов вроде вас. Так-то. Вот вам и весь сказ!

Тут он с грустью поглядел в окно, и мысли его приняли совершенно иной оборот:

— Губит нас эта засуха. Продержится еще неделю — конец! Глянь-ка на кукурузу… Листья как ошпаренные.

Вдруг он повернулся к Тудору Стоенеску-Стояну и без всяких околичностей приступил к расспросам:

— Земледелец?

— Нет! — вдруг оробев, признался Тудор Стоенеску-Стоян своему попутчику, у которого, будь он на месте Титулеску, хватило бы напористости образумить самого Бриана. — Я адвокат и журналист.

— Из Бухареста небось?

— Совершенно верно, из Бухареста…

— Браво, сударь! Что ж вы сразу не сказали? Приятно собственными глазами поглядеть на чистокровного бухарестца, которого занесло сюда не иначе как желание познакомиться с нами на месте. Вот и узнаете, как мы перебиваемся в нашем захолустье, забытом богом и властями, отданном на милость господина Эмила Савы. Позвольте мне представиться первому, чтоб по всем правилам: Стэникэ Ионеску, землеплателец! Об чем и речь. О землеплательце, иначе ведь и не назовешь нынче земельного собственника, — уж так задушили его закладными да выплатами в кассу «Сельского кредита»… А это мой приятель, господин Кристаке Чимпоешу, тоже земледелец и землеплателец… Другими словами, гнет, как и я, спину на кредиторов и сборщиков налогов.

Тудор Стоенеску-Стоян с преувеличенным и не слишком искренним восторгом пожал руки обоим приятелям, земледельцам и землевладельцам, гнувшим спину на кредиторов и сборщиков налогов.

С горечью он подумал, что за вчерашний вечер судьба дважды сталкивала его с людьми, которые могли сказать кое-что поинтереснее, нежели Стэникэ Ионеску и его друг. Это были совсем другие люди, из иного мира, с другими заботами — иного плана. Но они прошли мимо него, как мимо неодушевленного предмета. Свою пластинку они крутили только для самих себя. И уходили в огромный мир с беззаботной уверенностью, что, где бы они ни оказались, серой массе их не поглотить.

А внимание на него обращали лишь такие вот братья-близнецы, его ровня, говорившие языком Стэникэ Ионеску, комического персонажа из Караджале. И все-таки, решив быть любезным — как-никак первые знакомые на пути к приемной родине — он протянул им открытый портсигар.

Не скрывая восхищения, приятели разглядывали дорогие заграничные сигареты. Осторожно вертели их в руках и изумленно поднимали брови, разбирая золотые буковки. Делая первые затяжки, благоговейно молчали.

Сомнений не было, — адвокат и журналист из Бухареста сразу вырос в их глазах. И удивительно, но Тудор Стоенеску-Стоян не остался к этому равнодушен.

Роли поменялись. Теперь он выступал в роли дядюшки с племянником из ресторана на Северном вокзале и Теофила Стериу и его товарищей по ночному экспрессу.

А на его месте были эти двое земледельцев и землевладельцев, которые взирали на него, как на существо с другой планеты.

— Счастлив иметь честь познакомиться с журналистом из Бухареста! — искренне и с чувством признался господин Стэникэ Ионеску. — Давно хотел посмотреть, каковы они из себя. Но только не на тех, которые душой и телом продались господам Эмилу Саве и Хаджи-Иордану. А вы случайно не имеете отношение к правительству?

В вопросе слышалось подозрение и заведомое осуждение.

Спеша оправдаться, Тудор Стоенеску-Стоян отрезал:

— Не имею чести быть знакомым с господами Эмилом Савой и Хаджи-Иорданом. Нет, не знаком. Никогда не видал. Впервые слышу эти имена.

— Неужели даже имени Иордана Хаджи-Иордана не слыхивали? — с недоверием переспросила жертва кредиторов и фиска.

— Даже имени господина Иордана Хаджи-Иордана не слыхал, — подтвердил Тудор Стоенеску-Стоян.

Но тут же спохватился:

— То есть нет… Кажется, ошибся…

— Ну вот, видите? Что я вам говорил! — укоризненно произнес господин Стэникэ Ионеску, не скрывая своего торжества.

— Подождите, я не договорил. Кажется, я и впрямь ошибся, а вот теперь что-то припоминаю. Иордан Хаджи-Иордан — это вроде бы тот самый нефтепромышленник и банкир, о котором ходило столько толков лет пять тому назад. Весьма запутанное дело. Жалобы в прокуратуру, расследование, процесс, скандал с политической подоплекой…

— Можете не продолжать! Процесс, жалобы, следствие, скандал из-за политических махинаций… А потом раз — и расследование прекратили, и дело замяли. Вот вам ваше сокровище, господин Иордан Хаджи-Иордан! Акула, которую вы теперь выпустили на промысел в нашу заводь. Наведите справки у Болдура Иловяну, порасспрашивайте мелких землевладельцев из Пискул Воеводясэ, что за человек этот господин Иордан Хаджи-Иордан, что за подарочек вы нам прислали!

— Я его, во всяком случае, не посылал! — обиженно защищался Тудор Стоенеску-Стоян. — Такие дела не по моей части. Я не политик, не нефтепромышленник, ни с какими банками не связан — у меня даже банковского счета нет. Я адвокат, у меня своих дел хватает, вдобавок я еще и журналист, тоже хлопотное занятие. Не далее как вчера я сказал моему другу Теофилу Стериу…

Тудор Стоенеску-Стоян сделал паузу, ожидая, какой последует эффект.