Да, Бхишма хоть и родился в семье кшатрия, но манерами и благочестием больше походит на брахмана. И живет он благодаря силе брахмы уже тысячу лет. Правда, когда пришла пора искать достойных жен для младшего сына Шантану — Вичитравирьи, Бхишма поступил как кшатрий и показал свой бойцовский нрав. В стране Каши, в городе Варанаси тамошний царь задумал выдать замуж сразу трех своих дочерей и для этого устроил пышную сваямвару. На сваямваре воины показывают свое искусство, силу и мужество, а невеста выбирает среди них самого достойного. При этом, конечно, не дается выкупа, и лишь пламя внезапно вспыхнувшей любви указывает путь сердцам.

Но Бхишма воспользовался другим обычаем, издавна существующим среди кшатриев. Он подъехал на колеснице прямо к великолепной беседке, где сидели три принцессы, ожидающие представления, и на глазах собравшихся воинов, разметав стражу, похитил всех трех. Естественно, ему не дали так просто уйти, произошла ожесточенная стычка, в которой особенно усердствовал царь Шальва, он, как оказалось, добивался руки старшей царевны — Амбы. Более того, он даже условился заранее, что она выберет его на сваямваре. И вот, видя, что его планы рушатся, он налетел на колесницу похитителя, высоко подняв свой меч. Но Бхишма применил какую-то неведомую силу, все четыре коня в колеснице Шальвы рухнули, как будто пронзенные дротиками, а сам Шальва свесился через бортик колесницы без памяти. Великодушный Бхишма, вняв мольбам Амбы, отпустил девушку, а двух сестер — Амбику и Амбал ику — привез в Хастинапур и отдал в жены Вичитравирье. Проведя с обеими прекрасными женами несколько лет, как гласит предание, Вичитравирья, хоть и был красив и силен, пришел в истощение и умер. И Бхишма опять остался единственным держателем престола.

Тогда мать покойных незадачливых царей стала умолять Бхишму взять в жены достойную девушку во имя продолжения рода и сохранения престола, но он опять отказался. Вместо этого он нашел среди самых благородных риши одного по имени Вьяса, связанного кровными узами с правящей династией. На него и указал Бхишма, как на будущего продолжателя рода. Естественно, на престол этот отшельник, обладающий могучей брахманской силой, не претендовал, но по зову Бхишмы он пришел и провел несколько ночей в покоях овдовевших цариц. Говорят, что был он огненно-рыж и при этом черен лицом, не брил бороду и не стриг волосы. Увидя его, Амбика зажмурилась, а Амбалика побледнела. Поэтому у первой родился слепой ребенок, ему дали имя Дхритараштра. Говорят, что боги, опасаясь его мудрости, бросили ему в глаза пригоршню тьмы. Сын Амбалики появился на свет с почти белой кожей, и его назвали Панду, что значит бледный. Кроме того, находясь во дворце, Вьяса почтил своей любовью еще и рабыню, прислуживавшую Амбике. От нее тоже родился сын, наделенный великими достоинствами, быстро постигший все науки и возвысившийся как знаток закона и брахмы. Его назвали Видура.

Пока эти отпрыски царского рода не достигли совершеннолетия, страной мудро правил Бхишма. Потом на престол взошел Панду. В стране, что на западе от Хастинапура, правит род Яду, близкий по кпови роду Куру. Там как раз объявили о сваямваре царевны Кунти. Панду отправился туда и завоевал руку и сердце Кунти и привез ее по дворец, а Бхишма тем временем отправился в страну мадров, что на северо-западе, и привез оттуда дочь царя, прекраснее которой не было на земле. Звали ее Мадри, и Бхишма в этот раз решил не рисковать и просто выкупил невесту за огромные богатства и несметные стада коров.

Таким образом, у Панду стали две жены, что вполне прилично для царя; Но судьба была неблагосклонна к нему. Злые языки говорят, что над ним тяготело проклятье, под страхом смерти запрещающее подходить к своим женам. И все пятеро сыновей-пандавов, которые со временем родились у него, были не его детьми, а сыновьями богов. От Кунти родились трое — самый старший Юдхиштхира, потом Бхимасена и Арджуна. От Мадри на свет появились двое близнецов — Накула и Сахадева. Они были прекрасны лицом и неразлучны, как близнецы Ашвины — божества утренней и вечерней зари, спасающие людей от бед и болезней. Дхритараштра, хоть и слепой, оказался более счастливым в браке. Бхишма привез ему из северной страны Гандхары прекрасную, скромную царевну, родившую ему сто могучих сыновей и одну дочь. Как гласят предания, Панду однажды нарушил предостережение Бхишмы и, возжелав свою супругу Мадри, насильно овладел ею в одном из заповедных уголков дворцового сада. После чего, как и было предсказано, умер. Принцы Пандавы остались без отца, а род Кауравов возглавил их дядя Дхритараштра. Он и по сей день сидит на высоком троне Хастинапура.

Старик умиротворенно замолчал, то ли задремав, то ли припоминая. Я сидел не дыша, очарованный зыбкими видениями громадного далекого мира.

 — Да, для нас это был золотой век, — сказал старик, открывая затуманенные слезами глаза. — Я помню, это было совсем как в песнях — и деревья и поля плодоносили, и стада приумножались, а все люди придерживались закона. Но мир состарился, все ближе мы к Кал итоге — черной эре. В людей воплощаются демоны данавы и ракшасы. Люди стали жадными и жестокими, гордые своею силой и опьяненные спесью. Мудрые ушли в горные обители — ашрамы, боги, сходя на землю, стали приносить оружие разрушения, а не семена священных злаков.

Я был на похоронах великого царя Панду, когда случилось первое знамение, предрекающее беду. Я помню блеск башен Хастинапура, громады его дворцов из белого камня, подобных облакам на рассвете. Его вымощенные каменными плитами дороги были политы прохладной водой, настоянной на сандаловой пасте, а над домами знати свежий ветер колебал разноцветные флаги, как миражи могущества и доблести прошлых веков. Я в то время сопровождал торговый обоз, который отправил в Хастинапур наш раджа, и поэтому был допущен в процессию провожавших в последний путь того, кто с мечом в руках многие годы защищал эту огромную землю, кто устанавливал законы и карал разбойников. Его вынесли на высоком паланкине, сидящим в ярких одеждах среди груды цветов. Рядом с ним сидела его супруга Мадри, которая решила взойти на погребальный костер вместе со своим мужем, как того требовал древний обычай. Она была молодой и нарядной, тело ее было натерто маслом кокосового ореха и черным алое, ее одежда была девственно белой, такой же, как лицо ее мертвого мужа. Впереди носилок шли жрецы и несли пылающие жертвенные огни в высоких бронзовых сосудах. За носилками тянулась огромная толпа родственников, воинов, слуг, простых горожан, кто-то читал заклинание: «Покинув нас на вечное горе и сделав нас беззащитными, куда идет этот владыка мужей?» Впрочем, кшатрии, наверное, после смерти, ожидая следующего воплощения на земле, проводят свое время в раю. А нас и после смерти ждет земля и плуг.

С грустными мыслями шел я в толпе вайшьев за похоронной процессией. В живописном уголке леса был собран огромный костер, и там Панду и Мадри предали сожжению. Помню, как на живой женщине вспыхнула вся одежда, и она, сделав движение, словно хотела соскочить с костра, что-то крикнула. Но черный дым закрыл ее лицо, а ноги подогнулись, и она рухнула в огонь, в который жрецы все подбрасывали благовонные травы и сандал, чтобы заглушить запах горящего мяса и волос. А в толпе уже передавали слова величайшего из дваждырожденных, Вьясы, которые он сказал Сатьявати — бабушке Панду: «Счастливые времена прошли, наступили времена суровые. Земля утратила свою молодость. Наступит время страшное, полное всяких обманов, разных пороков, когда исчезнут добрые дела и доброе поведение. Удались в изгнание и, предавшись созерцанию, живи в лесу подаяния, чтобы не увидеть ужасной гибели своего собственного рода».

С тех пор все чаще стали показываться знамения, предрекающие страшное: хвостатые звезды с пламенем и дымом низвергались с неба днем, проносились даже над нашими краями. Мир за пределами нашего селения перестал быть безопасным.

Старейшина прекратил декламацию и внимательно посмотрел на меня, как бы раздумывая, продолжать ли наставления. Я сидел молча, полузакрыв глаза, словно попав под гипноз мало понятных мне слов и событий, складывающихся в заклинание, способное открыть мне запретную дверь в совершенно иной мир, существующий совсем рядом с привычным, обыденным мирком деревни. Я был потрясен картинами, встающими перед внутренним взором — словно открывая ветхую деревянную дверь в хижину соседа, я оказался на берегу великого океана.