На Балтике Павел Иванович назначается старшим офицером пароход-фрегата «Олаф». Это был отличный корабль, причисленный к гвардейскому экипажу. Служить на «Олафе» считалось большой честью. Здесь, на «Олафе», случилось одно происшествие, о котором много тогда писали. И которое, надо полагать, не лучшим образом сказалось на морской карьере деда.

Дело было так. Ранним утром 7 августа 1875 года «Олаф» вышел из Кронштадта в Копенгаген для сопровождения яхты «Цесаревна» с наследником престола на борту. На четвертый день, к вечеру, благополучно бросили якорь на внутреннем рейде Копенгагена. Офицеры «Олафа» собрались поужинать в кают-компании. Все как обычно.

И тут вдруг раздался пожарный колокол. Все бросились наверх. Из офицерского люка валил густой дым. Пожарные партии заняли свои места, однако проникнуть в люк было уже невозможно. Все шланги направили в офицерский люк. Помпы работали вовсю, вода лилась потоками, но пожар усиливался. Огонь вскоре показался и через решетки пассажирских кают левой стороны. Бросились эвакуировать ценное имущество. Свезли на берег порох. Ружья, денежный сундук, столовое серебро, шнуровые книги и журналы отправили на «Цесаревну». Но, несмотря на все усилия, огонь не унимался. Корабль-то ведь сплошь деревянный! А в отсеках — еще семь тысяч патронов. А кругом — множество иностранных кораблей, тоже сплошь деревянных. А рядом Копенгаген...

Я рассказал эту историю своему внуку. Глазенки у него округлились, рот полуоткрылся.

— Что тут делать капитану? — спрашиваю внука.

— Бежать! — выпаливает внук.

— Ай-я-яй! Да разве можно бежать? А корабли вокруг? А люди? А старый сказочник Андерсен в Копенгагене?!

— Взорвать корабль! — подумав секунду, уже менее уверенно решает внук.

— Вот тебе и раз! Ты же знаешь, капитан должен бороться за жизнь корабля до конца. И покинуть корабль последним. Или погибнуть вместе с ним. А ты — «взорвать».

Окончательно сбитый с толку внук растерянно хлопает глазами.

— А ведь на «Олафе» нашли выход.

«Команда под руководством старшего офицера капитан-лейтенанта Рыкова делала чудеса». (Читатель, думаю, легко представит мое состояние, когда я наткнулся на эту фразу.) Продолжая эвакуацию и борьбу с огнем, открыли кингстоны. Вызвали датский буксир. Отвели корабль на глубину 20 футов. Встали на якорь. Вода шла во все кингстоны, но «Олаф» погружался медленно. Решили накренить корабль на левый борт, там огонь бушевал с особой яростью. Перевели все орудия на левые штыры. Вода хлынула в иллюминаторы левых кают. Тут сразу же закрыли кингстоны — это потом облегчило подъем корабля. И в начале двенадцатого ночи, быстро погружаясь, оставив над водой только верхнюю палубу и огромные клубы пара, «Олаф» лег на грунт. Утром наняли водолазов. Заделали иллюминаторы. Подошел датский, пароходик «с сильной паровой помпой, выбрасывающей до 7 тысяч бочек воды в час». И к ночи, пробыв под водой всего одни сутки, «Олаф» был уже на вольной воде. Оказалось, что по невыясненной причине загорелись голики-веники, дрова и запасные лопасти гребных колес, сложенные в водяном трюме.

На следующий день датские газеты вовсю расхваливали находчивость русских, восхищались хладнокровием и мужеством офицеров и дисциплиной бравой команды «Олафа». Царь специальным приказом объявил «особое благоволение» командиру корабля, капитану 1-го ранга Ребиндеру и всем офицерам. «Молодцам нижним чинам объявил царское спасибо». Унтер-офицерам пожаловал по три, а матросам — по рублю. Ребиндер стал флигель-адъютантом, а Рыков — кавалером ордена Св. Владимира 4-й степени.

Опала

«Олаф» же вскоре снова благополучно ходил по разным европейским портам. Но уже с другим старшим офицером. В морской биографии деда происходит крутой и неприятный поворот.

Хоть и хвалили датские, а потом и русские газеты бравую команду и капитан-лейтенанта Рыкова, хоть и спасли корабль, но... Случай этот стал для Павла Ивановича, надо полагать, суровым уроком. В конечном счете за порядок, точнее — за непорядок на корабле во все времена был в ответе прежде всего старший офицер—старпом. Короче говоря, весной 1876 года, вопреки желанию, предписанием Штаба Кронштадтского порта капитан-лейтенант Рыков был откомандирован в распоряжение Министерства путей сообщения. К единственному утешению — не сухопутных, а речных путей, В общем — чуть не в пехоту! Вместе с семьей дед обосновывается в Гродно и наводит морской порядок в молодом Неманском пароходстве.

Тут, в Гродно, как раз на Рождество, 25 декабря 1877 года родился мой отец. По поводу дня рождения он иногда шутил:

— На целый год помолодел, когда ввели новый стиль.

В 1883 году Павел Иванович получил наконец чин капитана 2-го ранга. Плавал он теперь на Приладожских каналах.

Недавно обнаружилась редкостная вещь, связанная с этим периодом биографии Павла Ивановича, — кусок широкой муаровой ленты. Ленту много лет хранила в Киеве дочь деда — тетя Саша. Раньше эта старенькая выцветшая лента была, оказывается, голубой. На ней и сейчас легко читается выполненная более ста лет тому назад типографским способом надпись о том, что лента сия, протянутая поперек Свирского канала, в полдень 16 июня 1883 года была перерезана серебряными ножницами собственноручно самой царицей. А затем ею же разрезана на куски и роздана участникам церемонии открытия каналов...

Возвращение на море

Наконец гродненский «карантин» Павла Ивановича закончился. Он возвращается в ведение Морского министерства. Быть может, тут сыграло роль «монаршее благоволение», объявленное деду за порядок на пути во время следования царской яхты на церемонию открытия Свирского и Сясьского каналов?

На Новый 1886 год капитана 2-го ранга Рыкова назначают старшим помощником командира Ревельского порта и одновременно — старшим помощником директора маяков и лоции Балтийского моря к... контр-адмиралу Шефнеру. Оба дальневосточника снова вместе. Морские карты и лоции, составленные ими, на многие годы переживут и директора, и его помощника. А ровно через год, когда Шефнер станет командиром Санкт-Петербургского порта, Рыков, вплоть до назначения в 1888 году контр-адмирала Повалишина, фактически будет командовать и Ревельским портом, и маяками Балтики.

В апреле 1888 года Рыков переименовывается в подполковники по Адмиралтейству с производством «за отличия» в полковники. Увы, пришлось деду проглотить и эту подслащенную пилюлю. Совсем ведь на сушу выполз! В те годы со сроками морского ценза было ой как строго!

В мае 1894 года полковник по Адмиралтейству Рыков назначается старшим помощником командира столичного порта. Увы, это произошло уже после смерти командира порта, генерал-лейтенанта флота Алексея Карловича Шефнера. Въезжает со своей большой семьей в подобающую чину двенадцатикомнатную квартиру на Фонтанке, 181. Дом этот и сейчас стоит. Под тем же номером. Через неделю получает чин генерал-майора по Адмиралтейству. Еще через год отгуливает «внутри империи» четвертый за почти полувековую службу отпуск.

А еще через три месяца, 16 августа 1895 года, простудившись на какой-то церемонии в честь воцарения последнего императора российского и заболев смертельным в те времена воспалением легких, Павел Иванович вдруг умирает.

Похоронили деда в морском мундире со всеми почестями на Митрофаниевском кладбище Петербурга. Рядом с отцом. И могила была как у всех моряков —с якорными цепями...

Ну а что братья? Контр-адмирал Василий Рыков — о нем также есть статья в Русском биографическом словаре — под конец службы занялся набором молодежи на флот. Генерал-майор Николай Рыков по возвращении с Дальнего Востока, не без влияния молодой жены Софьи Васильевны, дочери статского генерала Лапина, покинул флот. Пошел по интендантской части, чем немало шокировал братьев, а пуще их жен. Стал «адмиралом от инфантерии»,— вздыхала тетя Катя. Последнее время он жил на Лабораторном, 2. Дом этот я не нашел. А отставной генерал-майор флота Сергей Рыков, говорят, еще долго плавал на «торговцах» по сибирским рекам. Потом на Каспии командовал пристанью Узун-Ада под Красноводском. Овдовев, шестидесяти семи лет женился вторично. Фотографию Марии Александровны, так звали молодую даму, показала мне как-то тетя Катя в своем заветном альбоме. «Здесь все белая косточка, все белая... — доверительно шептала она, поглаживая своей тоненькой ручкой залоснившийся зеленый переплет с серебряными застежками.— А «даме» импонировало стать генеральшей...»