Чаруж

Путешествующим по Кавказу советую — ничего не просить. Никогда. Как решат хозяева, пусть так и будет. Закон гостя здесь ко многому обязывает хозяев, а с учетом нынешних жизненных неурядиц своей просьбой вы можете нечаянно поставить принимающих вас людей в трудное положение. Лучше испытывать неудобство, но только не просить.

Опростоволосился я. А началось все вроде бы случайно. Как говорит талышская пословица, «человек дважды бывает ребенком — в старости и в детстве». Детство мое давно прошло, значит, приблизилась старость.

Услышал я, что в селении Сарак живет народ чаруж, говорит на своем языке... Как было не попроситься туда? Попросил Гилала, а он одному ему известными путями сообщил в Сарак, что мы приедем. Нам назначили день и час.

О народе чаруж я никогда прежде не слышал. По-моему, и из талышей мало кто знает о нем. Есть мнение, что язык чаружей ближе всего к гилякам— народу, живущему на севере Ирана, у Каспийского побережья. Гиляков в мире насчитывается более двух миллионов. А сколько чаружей? Не знаю, и никто не знает: этнографическая наука вроде бы просмотрела этот народ. По крайней мере в справочнике «Народы мира» о нем не упоминается.

Позже я разговаривал в Баку с едва ли не единственным в мире специалистом по чаружам, профессором Наврузали Мамедовым, но он не этнограф, а филолог, исследующий диалекты талышского языка, очень серьезный ученый. Его мнение такое — рано объявлять об открытии неизвестного народа, возможно, они говорят на диалекте талышского, потому что язык-прародитель и у тех и у других — фарси. «Не исключено, что они— прямые потомки гиляков, — сказал профессор Мамедов, — а «чаруж» лишь их самоназвание...»

Так или иначе, но вывод очевиден — талышское общество неоднородно. И никогда не было однородным. Талыши — добрые соседи для всех честных людей. И сколько их ни пытались подмять, лишить имени, они все равно сохраняли себя, свое достоинство. В этом, я думаю, и проявляется глубина культуры народа — в умении уважать другой народ. Пусть и малочисленный.

Профессор Мамедов сообщил новость, ради нее я обязательно вернусь как-нибудь на талышскую землю. Оказывается, не только чаруж, но еще три других народа живут среди талышей — мелев, халаджи и дережа. О них я тоже не встречал упоминаний в этнографической литературе. Не встречал, наверное, потому, что плохо искал. Нельзя же допустить, что и их потеряла наша этнография.

...Селение Сарак внешне ничем не показалось: такие же дома, как всюду здесь. Разве что участки при домах побольше да сады погуще. Селение разместилось в самом предгорье, а кругом «железный» лес — деревья настоящие, живые. Талышская земля единственная у нас в стране, где растут железные деревья. У них очень прочная древесина, она тонет в воде, далеко не всякий топор одолеет дерево — металл тупится, топор отскакивает.

КогДа ехали по селению, по узкому, пыльному, но чистому проселку, заметил, что достатка в домах пока еще не бывало. Немало домов недостроены, хотя строятся они, видимо, уже много-много лет.

В горах дома не из камня, как на равнине, а из глины и веток. Сперва строят деревянный каркас дома, между стойками набивают решеткой досточки или вплетают ветки, потом Их обмазывают толстым слоем глины. И стена готова. Дальше же начинаются трудности с досками и со всем другим, без чего дом не дом, а всего лишь стройка.

Глинобитные дома имеют много достоинств. Во-первых, они в сто раз дешевле каменных, во-вторых, не боятся землетрясений, в-третьих, летом в них прохладнее, в-четвертых... «А почему должно быть в-четвертых, в-пятых?» — спросит любой горец. И сам же ответит — так строили наши предки, так строим и мы.

...Гюльпара Мамедова первой встала нам навстречу, за ней — все ее многочисленное семейство. Когда закончился долгий ритуал приветствия, очень торжественный и очень человечный, во дворе появился Багали — хозяин дома. Он чуть-чуть не успел к нашему приходу, потому что с утра провозился с коровой: зарезать корову — работа не на полчаса. Целую тачку мяса он толкал перед собой... Все-таки у него гости.

Эту бедную корову я никогда себе не прощу. Она была единственной в их доме. Я случайно узнал об этом и спросил, как же они останутся без молока, такой семьей. «У соседей будем брать, пока своя телка не отелится», — спокойно ответил Багали.

Стол поставили во дворе, в домике мы бы не разместились. Постоянно подходили люди, соседи. Особенно запомнился Гафиз-мюалим, ветеран, пенсионер, учитель, наверное, самый уважаемый в селении человек. За ним специально послали мальчишку.

Гафиз-мюалим надел новый пиджак, повесил орден, но второпях не успел побриться — слишком уж неожиданно для него мы нагрянули. Подошел он медленно, по-стариковски, протянул руку. Сели, вижу, волнуется аксакал, все-таки возраст берет свое, и чтобы помочь ему, завожу разговор о тросточке, которая нервно подрагивает в его руке. Оказывается, эти палочки старики делают сами из машмалы. Машмала — кустарник, на котором к осени созревают вкусные шишки, их можно есть. Машмала хороша тем, что не ломается и очень легкая. «Бросишь в собаку палку — не сломается». А железное дерево — хрупкое, такой тростью даже собаку в случае чего не ударишь. Машмалу сушат, обжигают на огне, и получается вполне хорошая палочка.

Когда он мне все это рассказал, тросточка уже не прыгала в его руке. И мы стали говорить о чаружах, о его предках, о ныне здравствующих родственниках.

— Хорошо ли живем? — переспросил он по-талышски. — Конечно, хорошо.

Немного помолчал и добавил:

— Рога после ушей появляются, но рога всегда выше ушей бывают.

Когда-то дед Гафиза-мюалима, спасаясь от преследования гиляков (подчеркиваю, он так и сказал «гиляков»), привел сюда из Ирана чаружей. Было это в XIX веке. Теперь в семи селениях живут чаружи, почти все родственники, все мусульмане-сунниты. Этим и объясняется то, что место для их деревень нашлось только в предгорьях. Горные талыши — сунниты, а равнинные в своем большинстве — шииты. Для кого-то эти различия, может быть, и неважны, но только не для самих мусульман.

Сперва было все нормально, когда росли уши, а лет пятьдесят назад начали прорастать рога. И талыши, и чаружи, и многие другие народы потеряли свое имя. Теперь лишь считанные единицы помнят свой умерший язык, забыв, что имя народа — это его культура, язык и все то, что делает народ народом.

Не знаю, слышали-ли они, что чаружи прежде подчеркнуто отличались от талышей даже одеждой. Они обязательно надевали орхалуг, что-то типа жилетки, и делали «ложный» карман, для красоты нашивая ткань треугольником. А женщины на лицо обязательно вешали «раза» — украшения из мелких монет, этакие позванивающие бусы на лбу.

Я взял в руки старинные иранские монетки, им лет сто, не меньше. К каждой монетке какой-то безымянный сельский умелец припаял из проволоки «ушко», но монетка, от этого не потеряла в цене, а только выиграла, ибо стала украшением. Несколько монеток, связанных ниткой,— это уже «раза». Тетушка Гюльпара еще показала украшение, которое нашивали к одежде, — что-то вроде брошки. Тоже монета, но крупная. У нее три ушка внизу и одно наверху. К нижним привязывали мелкие монетки...

Идет человек, и всем понятно, он — чаруж... Теперь этого нет. Не до красоты. Однако добрая тетушка Гюльпара не поленилась, пошла в дом и вынесла свои раза.

Чаружи не унывают. Чаружи надеются. Может быть, разрешат промыслы, которыми традиционно занимались их предки — все-таки уже столько лет им твердят о перестройке. Прежде они сеяли рис, сажали сады, разводили пчел, но особенно любили разводить тутового шелкопряда и продавать его коконы. Теперь всего этого давно нет, а хочется, чтобы было.

Теперь—чай, «сталинское растение», как говорят здесь. На него, словно на плантатора, гнут спины чаружские и талышские женщины от зари до зари, вручную зарабатывая по пятьдесят-семьдесят рублей в месяц. У мужчин же и такой работы часто нет. Полно безработных. Люди месяцами, годами слоняются по улицам, сидят в чайхане и не смеют даже надеяться на возможные изменения. Ни о каких пособиях по безработице они, разумеется, даже не слышали. Увы, такова реальная жизнь на древней талышской земле.