Холод внутри «Союза» становится невыносимым, и мои товарищи выходят наружу. Пока запас воды окончательно не замерз, мы готовим себе кофе. Но скоро вода превращается в кусок льда, и несколько плиток горючего не в состоянии растопить его. Тундра — настоящая пустыня, здесь невозможно раздобыть даже кусочка дерева, чтобы разжечь огонь.

С помощью маленького мачете вырубаем куски льда и строим укрытие. Движения наши замедленны — чтобы избежать потения, которое могло бы вызвать дальнейшее охлаждение тела. Разрезаем на куски большой парашют, который служит для посадки капсулы, шелк используем для обшивки стен и крыши нашего укрытия и как изолирующий материал от льда на полу, куда мы складываем все, что удается снять с «Союза».

Рядом с люком, ведущим в капсулу, держим наготове пистолет-ракетницу, дымовые шашки, сигнальные огни. Только на второй день мы съедаем несколько таблеток «пеммикана» — концентрата, богатого калориями и минеральными солями. Самый тяжелый момент наступает на вторую ночь. Больше чем на 5—10 минут заснуть не удается. Только согреешься немного гимнастикой, как новая волна холода пронизывает тебя с головы до ног. Особенно страдают пальцы рук и ног. Каждые два часа медики запрашивают по радио о нашем физическом состоянии и настроении.

Мы сильно страдаем, но никто не хочет сдаваться. Успех в подобной ситуации зависит в большой степени от психического и физиологического состояния каждого: воли, умения владеть собой, физической подготовки, способности к сопротивлению. Мы стискиваем зубы, чтобы противостоять полярному холоду и безжалостной природе. Однако невообразимый мороз и стесненность движений в маленьком укрытии начинают притуплять чувства. Требуется огромное усилие, чтобы выйти из этого состояния. Для нас троих испытание на выживание создано искусственно: если мы захотим, то в любой момент сможем выйти из игры. Насколько труднее будет тем, кто окажется в таких условиях непреднамеренно!

Двигаться в нашем тесном укрытии мы можем только по очереди. Александр закончил свой бег на месте и полулежит в кресле, взятом с корабля. Теперь моя очередь греться: бой с тенью, прыжки, наклоны, пока дух не перехватывает. Владимир меньше страдает от холода, он поднимается реже.

Я осознаю, что потерял чувствительность, — это тревожный симптом переохлаждения. Решаю выйти из укрытия, чтобы размять ноги. Мне кажется, что энергичное движение поможет согреться, но внешние условия невыносимы. «Вне человеческих возможностей», — говорю я, чтобы оправдать немедленное возвращение. Даже и нечего сравнивать: минус 20 градусов в укрытии и минус 37 снаружи, так что перехватывает дыхание. Поэтому 5 минут гимнастики, 5 — 10 минут отдыха, опять гимнастика, отдых... Ночь бесконечна.

И так до конца программы, до личной победы каждого из нас.

Яцек Палкевич, итальянский путешественник — специально для «Вокруг света»

Фото Вальтера Леонарди

Перевела с итальянского Елена Лившиц

Начало см. в № 5, 6, 8, 9, 10.

Верной вытащил ключ зажигания, подхватил сумку с пожитками и выбрался из машины.

Портье встретил его холодно и подобострастно одновременно. Подобострастие объяснялось тем, что номер был оплачен правительственным ведомством, а холодность — тем, что Верной работал в этом ведомстве явно каким-то мелким служащим.

«Ничего, вот разбогатею...» — подумал Верной, но на этот раз ему никак не удавалось завершить мысль. Он со вздохом заполнил гостевой бланк, потом показал портье список.

— Тут остановились вот эти журналисты. Утром я должен с ними уехать. Вы не знаете?..

— По-моему, они в баре, — все с тем же холодным подобострастием ответил портье.

Верной отправился в свою комнату. Распаковал вещи, сходил в ванную и умылся… Сходил в ванную и принял пилюли от изжоги… Сходил в ванную и сменил рубашку… Сходил в ванную и причесался… Сходил в ванную и снова умылся… Потом выключил свет и спустился в бар. Два из круглых столиков были заняты. За одним пили пиво четыре угрюмые молчаливые личности, явно не журналисты. А за вторым сидела разношерстная компания из семи человек. Эти наверняка были журналистами: все разом что-то говорили, и никто никого не слушал. Верной подошел к ним и стал ждать, пока не наступит пауза во всех одновременных семи монологах или пока кто-нибудь не заметит его.

И вот его заметили. Худосочный остроносый человечек с серым лицом, в рубашке «сафари» и американских армейских шортах, поднял глаза, посмотрел на Вернона и сказал с характерным для восточного Лондона акцентом:

— Как кстати. Повторите для всех.

— Я не официант, — отвечал Верной.

— Не официант? Тогда катитесь, — человечек снова повернулся к своей стрекочущей братии.

— Я — ваш водитель, — сообщил Верной.

— Да? — Человечек оглядел его с головы до ног. — И куда же я еду?

— В Рекуэну, — ответил Верной. Поселение назвали так по фамилии большинства его жителей.

— Это завтра, — сказал человек. Еще двое, в том числе и единственная в группе женщина, тоже умолкли и глядели на Вернона, прикидывая, какие развлечения или новости он может им предложить.

— Я пришел представиться и сообщить, что буду ночевать здесь в гостинице, чтобы завтра выехать пораньше.

— Молодчина! — воскликнул остроносый. — Говорите, пришли представиться?

— Ну, как жизнь, Верной? Скоро ты узнаешь, что я — Скотта. А эта болтунья слева — Морган Ласситер, бабенка мирового класса...

— ... каких ты уж точно никогда не встречал,— парировала остроносому Морган Ласситер. Она говорила тихо и спокойно, будто давно привыкла к выходкам остроносого. Выговор у нее был безликий, словно она училась английскому языку у компьютеров где-нибудь на Марсе. Затем она деловито кивнула Вернону: — Рада познакомиться.

— Взаимно, мэм.

— Вся эта компания... — Скотти умолк и, грохнув стаканом о стол, заорал: —Ну, вы, щенки, молчать! К нам пришел Верной. Вот он, наш водила Верно». Ясным ранним утром он увезет нас из этой чертовой дыры в другую чертову дыру, а потом доставит обратно. Возвращение входит в число услуг. Верной, я не ошибаюсь?

— Да, — ответил Верной.

Скотти махнул рукой сперва налево, потом направо.

— Это Том, хороший американский фотограф. Он сгибается под тяжестью передовых достижений американской техники. Верно, Томми?

— А пошел бы ты куда подальше, — заметил Томми.

— Прелестно, — констатировал Скотти. — Это Найджел, певец мировой скорби. Не просто австралиец, а газетчик-австралиец. Но теперь он в Эдинбурге, в ссылке. Забылся как-то раз и написал правду.

— Полностью поддерживаю мнение Томми о тебе, — буркнул Найджел.

— Своего собственного мнения у него никогда не было, — не растерялся Скотти. — Вот Колин, гордость Флит-стрит, а это Ральф Уолдо Экштайн, который никому не говорит, почему его выгнали из «Уолл-стрит джорнел» и...

— ... и который разделяет мнение Томми и Найджела...

— Ладно, ладно. Вот что, Верной, мальчик мой. Вам, наверное, сказали, что нас шестеро.

— Совершенно верно.

— Но здесь, как вы без труда увидите, семь человек. Может, Морган родила? Забудьте об этом. Глупая шутка. Нет, просто даже в этой богом забытой дыре, на этом аванпосту империи, который стоит на пути из ниоткуда в никуда, журналисты умудряются выискивать друг дружку, чтобы вместе выпивать и обмениваться свеженькими враками. Вот этот господин с прекрасными усами — Хайрэм Фарли, редактор, к вашему сведению. Из самого знаменитого американского журнала под названием «Вздор». О, нет, прошу прощения, «Взор».

Фарли сидел, подавшись вперед, и без улыбки смотрел на Вернона. Он молчал и, казалось, изучал глаза водителя, выискивая в них что-то. Верной почувствовал, что спине становится холодно. Уж этот человек все знает. Но каким образом? Нет, надо взять себя в руки.