Беатрис покорно последовала за ней, но мать-настоятельница отметила удивительную рассеянность своей племянницы и пожурила ее, ибо она не выказывала радости по поводу благополучного возвращения экспедиции.

Но Беатрис не приняла этих упреков. Лишь в редкие моменты не вспоминала она Кристобаля и теперь благодарила Бога, что миссия его удалась. Успех Колона почти примирил Беатрис с тем, что она потеряла его навсегда. А может, думала она, и к лучшему, что их пути разошлись. Какое место могла занять она рядом с ним, поднявшимся столь высоко? Кто она ему, как не помеха на его блистательном пути?

Боль ее усилилась бы от встречи с Колоном, но она не смогла заставить себя отказаться от едва ли не единственной возможности увидеть его. И в последний день марта

стояла среди монахинь на помостьях, возвышающихся над глухим забором, огораживающим сад. В черной накидке, как и они, но под черным капюшоном вместо монашеского чепца.

Вскоре после полудня колокольный звон возвестил о том, что дон Кристобаль Колон в городе.

Алькальд Севильи встретил его у Пуэрта де Корбода в сопровождении почетного эскорта конных альгвасилов и произнес короткую приветственную речь. Часть альгвасилов двинулась вперед, чтобы проложить Колону путь по узким улочкам, запруженным горожанами.

Алькальд, дон Руис де Сааведра, хотел вместе с адмиралом возглавить процессию. Но тот решил иначе, предлагая горожанам первым делом увидеть плоды своего успеха. Он сам сформировал колонну, пустив за альгвасилами цепочку лошадей и мулов, груженных добычей, привезенной из новых земель. Одни короба блестели золотом, в других лежали пряности и драгоценные камни. В клетке, подвешенной на шестах меж двух ослов, сидела пара игуан длиной в шесть футов каждая. Гигантские ящерицы вызывали крики удивления и ужаса горожан. В клетках поменьше сверкали разноцветьем оперения райские птицы. С десяток матросов вели лошадей под уздцы, раздуваясь от гордости.

Сразу за ними следовала горстка индейцев, стройные тела которых для приличия прикрывали одеяла. Первая пара несла шесты с масками из дерева и золота, подаренные Колону касиками. Толпа изумленно ахала, во все глаза разглядывая туземцев: некоторые из них разрисовали лица, а другие украсили волосы перьями птиц. Мужчины несли дротики или луки, у каждой из трех женщин на руке сидел попугай.

Севильцы вытягивали шеи, чтобы получше разглядеть все эти чудеса, то и дело раздавались возгласы: «Господи, помоги нам!» и «Хесус Мария!» Но более всего потряс их большой попугай, сидевший на руке идущего последним индейца. Стоило индейцу почесать головку попугая, птица выкрикивала: «Вива эль рей дон Фердинандо и ла рейна донья Исабель!»

Севильцы не могли поверить своим ушам, спрашивая себя, что же это за земли открыл Колон, если там могут говорить даже птицы. За индейцами вновь шли моряки Колона, а уж за ними он сам, на белом арабском скакуне, в компании алькальда. Величественно, как принц крови, сидел он в седле, в алом, расшитом золотом камзоле и белоснежной рубашке, с обнаженной головой, и горожане видели, сколь щедро тронула седина его рыжеватые волосы.

Восторженные крики толпы вызывали улыбку на его губах, серые глаза сияли.

Когда Колон проезжал мимо монастыря Санта-Паулы, он поднял глаза; привлеченный возгласами приветствующих его монашек. А Беатрис, мгновением раньше, в страхе укрылась за спиной своей соседки, так что его взгляд увидел лишь сияющие под белыми чепцами лица монахинь.

Когда же, помахав рукой, Колон миновал монастырь, Беатрис выступила вперед, чтобы еще раз увидеть его голову и спину.

Так уж вышло, что Пабло де Арана наблюдал за процессией с противоположной стороны улицы, как раз напротив монастыря Санта-Паулы. И едва прошли альгвасилы, замыкающие процессию, горожане устремились следом, К Алькасару, где в честь вице-короля и Колона городские власти давали банкет.

Пабло, однако, не пошел вместе с толпой. Человеческий поток обтекал его, а он застыл, как столб, намертво вкопанный в землю. На улице он уже остался один, но изумление все еще не отпускало его, не давая двинуться с места. Наконец, приняв решение, он скорым шагом пересек мостовую и, пройдя вдоль стены монастыря, монашки которого уже давно покинули помост, направился к зеленой деревянной двери. Дернул за цепь колокольчика с такой силой, будто хотел разорвать ее, прислушался к далекому звяканью.

Ставень на забранном решеткой оконце в двери приоткрылся, и на Пабло глянуло морщинистое лицо старого монастырского садовника. Глаза старика неприязненно оглядели гостя.

— Что тебе нужно? — сварливым голосом осведомился садовник.

— Прежде всего вежливости, — осадил его Пабло. — А потом передайте госпоже Беатрис Энрикес де Арана, что из Италии приехал ее брат и хочет ее видеть.

Взгляд старика стал подозрительным.

— Это ты ее брат?

— Я самый. А зовут меня Пабло де Арана.

— Подожди здесь.

Ставень захлопнулся ему в лицо. Пабло нетерпеливо ждал и уже вновь взялся за цепь колокольчика, когда заскрипели засовы и распахнулась дверь.

— Можешь заходить.

Он оказался в ухоженном саду, с аллеями, обсаженными миртом. Вдали, за шеренгой кипарисов, апельсиновыми и гранатовыми деревьями белели стены монастыря.

Беатрис стояла у гранитного фонтана среди серебрянолистых алоэ. В черной накидке до пят, в простом сером платье без всяких украшений. Капюшон она откинула, и в солнечном свете ее густые каштановые волосы отливали бронзой. Бледная, с напряженным лицом, испугом в глазах, наблюдала она за приближением Пабло.

— Слава Богу, ты на свободе, Пабло, — приветствовала она его.

— Свободой я обязан только себе, — отрезал он.

— Я рада... так рада... что они отпустили тебя.

— Отпустили? — Он рассмеялся. — Отпустили на галеры. Вот куда отпустили они меня. Они и ты.

Тем самым он ясно дал понять, что пришел не как любящий брат. Упрека она, правда, не приняла.

— Как ты нашел меня?

— Благодаря случаю. Надеюсь, счастливому. Бог знает, я имею право на удачу. За всю жизнь она редко улыбалась мне.

Беатрис указала ему на гранитную скамью.

— Расскажи мне о побеге.

Пабло сел.

— Галера попала в шторм неподалеку от Малаги. Перед тем как она затонула, я успел прыгнуть в воду. Провел в море ночь и день, и уже полумертвого меня подобрали рыбаки. Они же высадили меня в Малаге. Я сказал, что бежал с турецкой галеры, благодаря чему получил приют в монастыре. Потом оказался в Севилье. Дьявол меня забери, если я знал, зачем, пока сегодня утром не увидел тебя на монастырской стене. Да и сейчас не уверен, стоило ли мне приходить сюда. Не чувствую, что ты рада меня видеть.

Возможно, Пабло выбрал неудачный момент для визита. Возможно, при виде Кристобаля вновь открылись начавшие затягиваться раны, но Беатрис и не подумала скрыть отношение к брату. Она села на другой конец скамьи.

— Ты появился столь внезапно, столь неожиданно. И застал меня врасплох.

— Сюрприз, и не из приятных, так надо тебя понимать?

 — Какая уж тут радость, если я знаю, что пребывание в Испании грозит тебе опасностью? — В словах ее, конечно, была и доля правды.

— Ш-ш-ш! Какого дьявола! — Он торопливо оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. И облегченно улыбнулся, не заметив ничего подозрительного. — Едва ли мне что-то грозит, если я буду держаться подальше от Кордовы. Да и сомнительно, чтобы там кто-либо помнил о случившемся. С другой стороны, ты, конечно, права, и мне лучше уехать из этой проклятой страны. В этом ты можешь мне помочь, Беатрис.

— Помочь?

— Человек не может путешествовать с пустыми карманами. А я, как назло, без гроша, когда деньги нужны мне более всего.

— Я не помню, чтобы они у тебя когда-нибудь были.

— И ты еще насмехаешься надо мной! — Он вновь изобразил из себя мученика. — Видит Бог, мне никогда не везло в жизни.