Такое экономическое укрепление и культурная актив­ность третьего сословия, с одной стороны, и распад фео­дальной организации в силу внутренних причин — с дру­гой в результате приводят буржуазию к политической борьбе. Вся первая половина XIX века характеризуется все возрастающей политической активностью этого нового сословия; создается идеология нового государственного порядка — в виде «внесословной монархии»; и в середине XIX века феодальный порядок падает, сменяясь абсолют­ной по внешности монархией (в 1868 г.). Последующая эволюция торгового капитала в связи с переходом Японии уже на рельсы капиталистического хозяйства перерождает буржуазию в определенный экономический класс, не миря­щийся с абсолютной монархией:      развивается конститу­ционное движение, приводящее в 1889 году к установле­нию парламентарной формы правления с конституцион­ным монархом во главе.

Соответственно такой эволюции социальной структуры Японии шло развитие и смена государственно-политиче­ских форм. Каждое сословие, достигая политической зре­лости п гегемонии, строило свою собственную государ­ственную форму. И с этой точки зрения схема государ­ственного развития Японии отличается чрезвычайной четкостью и последовательностью.

Эпоха недифференцированного родового общества ха­рактеризуется племенным бытом с более или менее устой­чивыми политическими образованиями в форме племенных государств. Мы знаем о существовании в древнейшей Япо­нии (например, в III в.) ряда таких государств со своими местными царьками во главе. Процесс сословной диффе­ренциации, с одной стороны, и интеграции — с другой при­вел в начале IV века к объединению страны в патриар­хально-аристократическую монархию, с сохранением, впрочем, известной внутренней самостоятельности за прежними племенными царьками. Окончательное офор­мление п укрепление аристократии привело в VII — VIII веках к образованию сословного государства в виде аристократической монархии, сначала — абсолютного ти­на, вскоре же — в форме сословного государства с верхов­ной властью номинально — в руках наследственных хэй- анских монархов, фактически же — в руках аристократи­ческого рода Фудзивара, в качестве регентов и верховных канцлеров наследственно правивших страною.

Приход к власти военного дворянства вызвал к жизни своеобразную государственную форму, так называемый «сёгунат» — дворянскую империю с последовательно сме­нявшимися династиями верховных правителей — сёгунов (Минамото, Асикага и Токугава) и с постепенным изме­нением своего содержания: от военной диктатуры дома Минамото (конец XII и начало XIII в.) через демократи­ческую тиранию рода Ходзё (XIII и начало XIV в.), че­рез сословную империю дома Аспкага (с половины XIV в., номинально — но конец XVI в., фактически — по конец XV в.), через период государственной анархии (XVI в., вплоть до последней четверти) п новой эры демократиче­ского абсолютизма Нобунага и Хидэёси (конец XVI в.) — к феодальной империи дома Токугава (с XVII но середину XIX в.).

Третье сословие, как уже было указано, создало снача­ла — в союзе с частью феодального дворянства — номи­нально абсолютную монархию, быстро превратившуюся в олигархию из бывших же феодалов; затем, с развитием классового сознания и экономическим укреплением, оно вступило в борьбу с прежним союзником, удержавшим за собой первоначальную власть только в новой форме; одер­жало над ним победу и под лозунгом конституционной мо­нархии строит с конца XIX столетия свое типичное капи­талистическое государство с двухпалатным парламентом, в последнее время — с всеобщим мужским избирательным правом (с 1925 г.) и разными так называемыми «демокра­тическими свободами».

При всем этом не следует упускать из виду некоторых особенностей государственного развития Японии, из кото­рых одно — характерно вообще для всех стран, другое — присуще, может быть, ей одной. Первое — это тот факт, кто в каждой из перекисленных государственных форм необходимо искать следов влияния «сопутствующего» со­словия, так или иначе проявляющего себя политически; второе, это — своеобразное сосуществование и взаимоотно­шение светской и духовной властей, с особым характером этой последней. Дело в том, что при всех сменах государ­ственного режима в Японии всегда сохранялась некая еди­ная (или, вернее,— мыслимая единой) линия наследствен­ных царей, соединявших в эпоху патриархальной монар­хии в своем лице и функции верховного правителя и вер­ховного жреца; впоследствии же, с отходом действительной власти в иные руки (сначала аристократического рода Фудзивара, затем сёгунов Минамото, Асикага и Токугава), сохранивших за собой преимущественно только сакраль­ные функции и считавшихся верховными государями Япо­нии, главным образом в таком — более религиозном, чем политическом — «верховном» смысле. Это своеобразие придает всему историческому развитию Японии совершен­но особый, может быть, нигде не находимый в такой яркой форме, характер.

II

Соответственно картине социального и политического развития Японии развертывается и картина ее идеологиче­ской эволюции. Каждое сословие выступает в японской истории не только со своей государственной формой, но и с присущим ему типом мировоззрения, в рамки которого укладывается большинство отдельных явлений духовной культуры данной эпохи, в том числе, конечно, и литерату­ры. Само собой разумеется, что и здесь необходимо учесть общий идеологический фон н своеобразную устремлен­ность мировоззрения, присущие японскому народу в це­лом во все времена его исторического существования; кро­ме того, следует иметь в виду и сложность самого идеоло­гического строя, проникнутого элементами, исходящими из разных источников одновременно,— как в смысле соци­альных групп, так п в смысле своего туземного или ино­земного происхождения. И все же, со всеми этими оговор­ками, возможно говорить в связи с каждой эпохой и о преобладающем типе мировоззрения, если и не относи­тельно ко всему японскому народу, то, во всяком слу­чае,— к его господствующему в данное время социаль­ному слою.

С этой точки зрения, древнейшую форму мировоззре­ния, которую мы находим в наиболее раннюю фазу исто­рического существования Японии, можно определить как мифологическую. Такое наименование оказывается при­годным именно потому, что характерным действующим фактором психического уклада в ту эпоху является мифо­логическая апперцепция.

Мифологическое апперцепирование всего окружающего оказывалось наиболее типичным способом реагирования и на внешний мир, и на явления, источником которых бы­вал сам человек. В плане этой основной действующей силы развиваются все три главных направления психической деятельности: мышление познавательное, мышление нор­мативное и образно-художественное. На этой же основе вырабатывается и характерный уклад мировоззрения, сво­дящийся в плане познавательном к установлению теоре­тического принципа мышления, положения, согласного с объективным опытом социального целого; в связи же с практической ролью познания — к определению средств и способов достижения различных человеческих целей; в плане нормативном — к установлению основного принци­па должного (или не должного), в тесной связи с его прак­тическою ролью: давать направление воле и поведению; в плане образно-художественном — к установлению также своего рода принципа, преимущественно — в форме «ти­пичности» (так сказать, истинности психологической и «чувственной»), в соединении с практической целью худо­жественной мысли: дать удовлетворение созерцательным интересам человека, создать возможность мысленного переживания наиболее приятных или «особо действую­щих» впечатлений жизни. Ознакомление с древнейшими Формами представлений японцев позволяет установить более или менее отчетливо те положения, которые характеризуют каждую из этих трех областей мировоз­зрения.

Наиболее могущественным принципом познавательного мышления в ту эпоху является, по-видимому, анимизм,— как в своем основном виде, в форме специфического апперцепирования человека, так и в своих производных отсюда формах. Анимистическое восприятие было направлено, надо думать, на целый ряд объектов, так как мы наблю­даем ряд отдельных мифологий. Прежде всего — мы видим мифологию человека, с наибольшей силой проявляющую­ся в мифологическом апперцепировании смерти и всего, что с нею связано, а также в мифологическом восприятии сексуального переживания со всеми его атрибутами; иначе сказать — две разновидности антропомифологии, настолько развитые, что дают возможность говорить раздельно' о специальной мифологии смерти и мифологии фаллической. Затем мы находим мифологию животного, по-видимому, не в очень развитой форме и сводящуюся главным образом к мифообразованию типа «животное — душа» (например, змея). И, наконец, мы сталкиваемся с различными направ­лениями мифологии природы, в особенности — мифологии астральной (солнце) и стихийной (вода, ветер). К этим главнейшим формам мифологии надо, по-видимому, при­соединить и отдельные черты мифологии культуры, в част­ности, труда и изобретений, хотя здесь мы наблюдаем явное взаимопроникновение элементов натурмифологии и культурмифологнп (например, богиня Аматэрасу — боги­ня солнца и в то же время — пряха).