— Теперь давай быстро удалимся, могучий Мороз, — предложил он.

— Что случилось?

Мордел забрался в камеру.

— Я призвал Дивкома, и он наложил на это место силовое поле, отрезавшее источник энергии этих машин. Поскольку мы обладаем автономными энергетическими установками, поле на нас не подействовало. Но давай поспешим, потому что Машина Бета, должно быть, уже пытается его нейтрализовать.

Мороз поднялся в воздух, возносясь над последним городом Человека, оплетенным металлической паутиной. Покинув зону тьмы, он устремился на север, и тут с ним заговорил Солком:

— Мороз, почему ты вступил в южное полушарие, которое не является твоим владением?

— Потому что я желал посетить Яркое Ущелье, — ответил Мороз.

— А почему ты спорил с Машиной Бетой, поставленной мною управлять югом?

— Потому, что я подчиняюсь только твоим приказам.

— Ты не даешь удовлетворительного ответа, — сказал Солком. — Ты проигнорировал законы Порядка — и в погоне за чем?

— Я прибыл сюда в поисках знания о Человеке, — ответил Мороз. — Ничто из сделанного мной ты не запрещал, Солком.

— Ты нарушил традиции Порядка.

— Я не нарушал никаких конкретных приказов.

— И все же логика должна была показать тебе, что это не входит в мой план.

— Она не показала. Я не действовал против твоего плана.

— Твоя логика стала небезупречной, как и у твоего нового помощника — Заместителя.

— Я не нарушил никаких поставленных тобой запретов.

— Запрещение подразумевает крайнюю необходимость.

— Это нигде не указано.

— Послушай меня, Мороз. Ты не строитель и не ремонтник, ты — Власть. Среди всех моих созданий ты ближе всех к незаменимости. Возвращайся в свое полушарие и к своим обязанностям, но знай, что я крайне тобой недоволен.

— Я слышу тебя, Солком.

— И не появляйся больше на юге.

Мороз пересек экватор и продолжал двигаться на север.

Он остановился посреди пустыни и молча просидел ночь, а затем получил краткую передачу с юга:

— Если бы мне не было приказано, я не велела бы тебе удалиться.

Поскольку Мороз прочел всю уцелевшую Библиотеку Человека, он решил ответить ей по-человечески.

— Спасибо, — сказал он.

На следующий день он извлек из земли камень и принялся обтесывать его специально изготовленными им для этого инструментами. Шесть дней он работал над камнем и лишь на седьмой оценил то, что получилось.

— Когда ты выпустишь меня? — напомнил из своей камеры Мордел.

— Когда буду готов, — ответил Мороз. И немного погодя добавил: — Теперь.

Он открыл камеру, и Мордел спустился на землю. Перед ним была статуя: старуха, согнувшаяся, словно вопросительный знак, ее костлявые руки с растопыренными пальцами прикрывали искаженное ужасом лицо.

— Это превосходная копия, — сказал Мордел, — той статуи, что мы видели в Ярком Ущелье. Зачем ты ее изготовил?

— Создание произведений искусства вызывает, предположительно, такие человеческие чувства, как катарсис, гордость достигнутым, любовь, удовлетворение.

— Все именно так, Мороз, — подтвердил Мордел. — Но произведение искусства является таковым только в первый раз. После этого оно копия.

— Должно быть, именно поэтому-то я ничего и не почувствовал.

— Наверно, Мороз.

— Что значит «наверно»? Тогда я создам произведение искусства в первый раз.

Он извлек из земли камень и набросился на него со своими инструментами. Три дня он трудился и, наконец, сообщил:

— Вот, закончено.

— Это же просто каменный куб, — удивился Мордел. — Что он собой представляет?

— Меня, — ответил Мороз. — Эта статуя изображает меня. Меньше естественных размеров — потому что она представляет собой мою форму, а не измере…

— Это не искусство, — заявил Мордел.

— Что делает тебя художественным критиком?

— Я не знаю искусства, но я знаю, что не относится к нему. И я уверен, что точное воспроизведение объекта другими средствами не является его задачей.

— Вот, значит, в чем дело, — Мороз забрал обратно Мордела в камеру и поднялся в воздух, оставив в пустыне две статуи: старуху, согнувшуюся над кубом.

Они опустились в небольшой долине, спрятавшейся среди зеленых пологих холмов и прорезанной узким ручьем, который бежал в маленькое чистое озеро, окруженное островками по-весеннему зеленых деревьев.

— Почему мы прилетели сюда? — спросил Мордел.

— Потому что тут подходящее окружение, — ответил Мороз. — Я собираюсь попробовать другое средство самовыражения — живопись. И я собираюсь усложнить задачу, отказавшись от техники чистого воспроизведения.

— Как ты этого добьешься?

— На основе случайного выбора, — объяснил Мороз. — Я не буду пытаться дублировать цвета и воспроизводить объекты в натуральном масштабе. Я намерен случайным образом варьировать некоторые факторы, так что изображение будет отличаться от оригинала.

Мороз сделал необходимые приготовления еще по дороге, и теперь он принялся рисовать озеро и отражающиеся в нем деревья на противоположном берегу. Используя восемь вспомогательных придатков, он справился меньше чем за два часа.

Деревья на полотне вышли голубыми и возвышались, словно горы; их крошечные отражения цвета жженой сиены плавали на бледной киновари озера. Холмов позади рощи вообще не было видно, зато их зеленые контуры тоже отражались в воде. Небо, сверкающее голубой лазурью в верхнем правом углу полотна, постепенно переходило в оранжевые тона, словно все деревья были охвачены огнем.

— Вот, — молвил Мороз. — Смотри.

Мордел долгое время внимательно изучал картину и ничего не говорил.

— Ну, это искусство?

— Не знаю, — произнес Мордел. — Может быть. Наверно, случайный выбор можно рассматривать как один из способов художественной техники. Я не могу судить об этом произведении, потому что не понимаю его. Человеческие картины будили желание вникнуть в них, разобраться, что за ними стоит, а не только исследовать технику, посредством которой они были созданы.

Он помолчал и добавил:

— Я знаю, что Человеческие художники никогда не задавались целью создать искусство как таковое, но, скорей, стремились передать с помощью определенной живописной техники какие-то характерные черты объектов — те, которые они считали важными.

— Важными? В каком смысле?

— В единственном смысле, возможном при данных обстоятельствах: важными по отношению к условиям Человеческого существования, заслуживающими воспроизведения и передачи из-за чувств, которые они вызывали.

— И в какой же манере?

— Очевидно, в манере, известной только тому, кто испытал условия Человеческого существования.

— Где-то в твоей логике есть изъян, Мордел, и я найду его.

— Я подожду.

— Если твоя исходная предпосылка верна, — произнес через некоторое время Мороз, — то мне не постигнуть искусства.

— Она должна быть верна, потому что именно так говорили Человеческие художники. Скажи мне, ты испытывал какие-то чувства, когда рисовал или после того как закончил картину?

— Нет.

— Все было точно так же, как если бы ты проектировал новую машину, не правда ли? Ты собрал части известных тебе устройств в экономную схему, предназначенную для выполнения желательных тебе функций.

— Да.

— Искусство, как я понимаю его теорию, не создается на такой лад. Художник зачастую сам не сознает многих особенностей, которые будут содержаться в законченном произведении. Ты — одно из логических созданий Человека, а искусство им не было.

— Я не могу постигнуть то, что не относится к логике.

— Я говорил тебе, что Человек был, в сущности, непостижим.

— Отправляйся, Мордел, твое присутствие нарушает мою работу.

— Долго ли мне отсутствовать?

— Когда ты мне понадобишься, я сам тебя вызову.

Через неделю Мороз вызвал Мордела к себе.

— Да, могучий Мороз?

— Я возвращаюсь на северный полюс для обработки и систематизации данных. Я доставлю тебя, куда ты пожелаешь, и вызову опять, когда мне потребуется твое присутствие.

— Ты предвидишь довольно продолжительный период обработки и систематизации данных?

— Да.

— Тогда оставь меня здесь. Я могу найти дорогу домой.

Мороз закрыл камеру и поднялся в воздух, покидая долину.

— Глупец, — сказал Мордел и снова повернул свою башню к брошенной картине; затем долину заполнил его пронзительней вой. Он подождал. Потом взял картину и направился с ней прочь — в места тьмы.