Я упросил Адриана зайти ко мне, после того как он проводит сестру домой. В тот же вечер, на тропинке, залитой лунным светом, я излил моему другу всю душу, все ее восторги и надежды. В первый миг лицо его омрачилось.

— Я мог бы предвидеть это, — сказал он. — Какая же нам предстоит борьба! Прост, Лайонел, и не удивляйся, отчего мысль о столкновении с матерью тревожит меня. Иначе я с радостью признался бы, что сбылись мои надежды и я могу вручить сестру лучшему своему другу. Если ты еще не знаешь, то скоро узнаешь, как люто ненавидит моя мать само имя Вернэ. Я поговорю с Айдрис и сделаю все, что может сделать друг. Ну, а ей, если она сумеет, придется взять на себя защиту своей любви.

Пока брат и сестра решали, как им лучше попытаться склонить мать на нашу сторону, она, заподозрив, что мы встречаемся, уличила их. Свою дочь она обвинила в обмане и в неприличной привязанности к тому, чья единственная заслуга в том, что он — сын распутного любимца ее неразумного отца, и кто сам, несомненно, столь же беспутен, как и отец, которым он хвастает. При этом обвинении глаза Айдрис сверкнули.

— Я не отрицаю, что люблю Вернэ, — сказала она. — Докажите, что он не стоит любви, и я больше с ним не увижусь.

— Дорогая матушка, — произнес Адриан, — умоляю вас принять его и не отвергать. Вы удивитесь, как удивляюсь и я, его образованности и блестящим дарованиям. (Да простит меня благосклонный читатель, но я записываю это не из тщеславия. Мысль, что так думал обо мне Адриан, доныне согревает мое одинокое сердце.)

— Глупый, безумный мальчишка! — гневно вскричала графиня. — Своими бреднями ты решил свести на нет все мои старания возвеличить тебя! Но я не допущу, чтобы ты помешал мне устроить судьбу твоей сестры. Я слишком хорошо понимаю, какие чары опутали вас обоих. Так же пришлось мне бороться с вашим отцом, чтобы он отдалил от себя родителя этого юнца, скрывавшего свои пороки с хитростью и вкрадчивостью змеи. Как часто я слышала тогда о его очаровании, его победах над сердцами, остроумии и изысканных манерах. Пусть бы в такую паутину попадали только мухи; но пристало ли высокородным поддаваться этим пустым обольщениям? Если бы твоя сестра была тем ничтожеством, каким стремится быть, я охотно предоставила бы ее жалкой участи: быть женой человека, уже одним сходством со своим гнусным родителем призванного напоминать о безумствах и пороках, которые тот воплощал. Но не забывайте, леди Айдрис, что в ваших жилах течет кровь не только английских королей; вы — принцесса австрийского королевского дома, и каждая капля этой крови родственна императорам и королям. Неужели в супруги вам годится необразованный пастух, у которого всего за душой — запятнанное имя отца?

— В его защиту, — ответила Айдрис, — я могу сказать лишь то, что уже сказал мой брат. Повидайте Лайонела, побеседуйте с моим пастухом…

Графиня с негодованием прервала ее.

— Твоим?! — вскричала она; и, сменив гневный взгляд на презрительную улыбку, продолжала: — Об этом мы поговорим в другой раз. А сейчас, Айдрис, все, о чем просит тебя мать, — это не видеться с вашим выскочкой хотя бы месяц.

— Я не в силах этого выполнить, — сказала Айдрис. — Ему будет слишком больно. Могу ли я играть чувствами Вернэ, сперва принять его любовь, а потом унижать пренебрежением?

— Это уж слишком! — воскликнула мать, и глаза ее снова вспыхнули гневом.

— Матушка, — вмешался Адриан, — если моя сестра не соглашается расстаться с ним навсегда, запрет видеться в течение месяца станет бесполезным мучением.

— Ну конечно, — ответила с горечью бывшая королева. — Его любовь, ее любовь и все их ребяческие переживания приравниваются к моим многолетним надеждам и тревогам; к долгу, какой лежит на отпрысках королей; к достоинству, какое должна соблюдать высокородная девица. Но мне не пристало пререкаться и жаловаться. Быть может, Айдрис, ты соизволишь обещать в течение месяца не выходить за него замуж?

Вопрос был лишь наполовину ироническим, и Айдрис удивилась, зачем мать требует торжественного обещания не делать то, чего у нее и в мыслях не было. Требуемое обещание она дала.

Все было теперь хорошо. Мы встречались как обычно и без опасений обсуждали планы на будущее. Графиня сделалась со своими детьми, против обыкновения, столь ласкова, что они стали надеяться получить когда-нибудь и ее согласие. Она была слишком на них непохожа, слишком чужда всему, что они любили, чтобы они могли находить удовольствие в ее обществе, однако они радовались, видя ее примирившейся. Однажды Адриан решился даже просить мать принять меня. Она отказалась с улыбкой и напомнила ему, что сестра его обещала быть терпеливой.

Когда месяц уже почти миновал, Адриан получил из Лондона письмо, в котором один из друзей просил его немедленно приехать по весьма важному делу. Сам не способный к обману, Адриан не подозревал его и в других. Я проводил друга до Стейнса;⁷⁹ Адриан был весел и оживлен; так как в его отсутствие мне нельзя было видеться с Айдрис, он обещал вернуться как можно скорее. Его необычная веселость странным образом пробудила во мне противоположное чувство — смутное предощущение беды. Я медленно возвращался к себе, считая часы, которые должны были пройти, прежде чем я вновь увижу Айдрис. Мало ли что могло случиться за это время. Что, если ее мать, пользуясь отсутствием Адриана, станет принуждать ее сильнее, чем прежде, или заманит в какую-нибудь ловушку? Будь что будет, а я решил увидеться с возлюбленной на следующий же день. Это решение меня успокоило. Глупец! Как мог ты медлить хотя бы минуту?!

Я лег спать. После полуночи меня разбудил громкий стук. Это было зимою; шел снег, в обнаженных ветвях деревьев свистел ветер, стряхивая с них белые хлопья; завывание ветра и стук в дверь причудливо мешались с моими снами. Наконец я очнулся. Наскоро одевшись, я поспешил на стук, готовясь открыть дверь какому-то нежданному гостю. Бледная как снег, кружившии вокруг нее, передо мной стояла Айдрис.

— Спаси меня! — крикнула она и упала бы, если бы я не поддержал ее.

Но мгновение спустя она пришла в себя и громко, отчаянно стала умолять меня седлать лошадей и везти ее в Лондон, к брату… спасти ее. Лошадей у меня не было.

— Что же делать? — вскричала она, ломая руки. — Я погибла! Погибли мы оба! Лайонел, поспешим отсюда! Здесь мне оставаться нельзя. Экипаж можно достать на ближайшей почтовой станции… Может быть, мы еще успеем… О, едем, едем! Будь со мной, спаси и защити меня!

Слыша эти мольбы, видя беспорядок в ее одежде, растрепанные волосы и полные ужаса глаза, я подумал, не сошла ли с ума и она.

— Любимая, — сказал я, обняв ее, — тебе лучше отдохнуть, успокоиться; ты продрогла, я сейчас разведу огонь.

— Отдыхать? — вскричала она. — Отдыхать? Лайонел, если будем медлить, мы погибли. Умоляю тебя, бежим! Бежим, если не хочешь потерять меня навсегда!

Чтобы Айдрис, принцесса, выросшая в холе и неге, бежала из своего замка ненастной зимней ночью и стояла у дверей моего убогого жилшца, умоляя меня бежать с ней во тьму и метель, — такое могло быть только во сне. Но ее мольбы и красота убеждали меня, что все это не было сонным видением. Испуганно оглядываясь, словно боясь быть подслушанной, она зашептала:

— Я узнала, что завтра, нет, сегодня, ведь день уже наступил, сегодня на рассвете чужеземцы — австрийцы, наемники моей матери — должны увезти меня в Германию, в темницу или к брачному алтарю, но лишь бы подальше от тебя и от брата. Бежим, ведь они скоро будут здесь!

Меня пугала ее бессвязная речь, и казалось, что тут какая-то ошибка, но я решил, более не колеблясь, повиноваться ей. Она пробежала ночью, по глубокому снегу, целых три мили. До Энглфилд-Грин, где можно было достать экипаж, нам предстояло преодолеть еще полторы. Айдрис напрягла все свои силы, чтобы добраться до моего домика, но на большее их не хватило. Сейчас она едва могла идти, даже когда я поддерживал ее; пройдя полмили, после многих остановок и приступов неуемной дрожи, она опустилась на снег и, заливаясь слезами, сказала: пусть ее схватят, ибо дальше идти она не может. Я взял на руки ее легкое тело, прижимая его к груди. Если я чувствовал тяжесть, то единственно от тревожных дум. Но я ощущал и наслаждение. Озябшее тело Айдрис было электрическим разрядом, передававшим мне ее страх и боль. Голова ее покоилась у меня на плече, дыхание шевелило мне волосы, сердце билось возле моего — этот восторг проникал и ослеплял меня всего. Но внезапно вырвавшийся у нее подавленный сгон, стучавшие зубы и все признаки страдания, которое она напрасно пыталась скрыть, показали мне, что необходимо спешить и искать помощи.