Поройтесь в мемуарах полицейских, причастных к делу Потрошителя, от сэра Роберта Андерсона до Уолтера Дью, и вы наткнетесь на множество указаний, что кто-то – обычно полицейский, чьи воспоминания вы читаете, – знал, кем был Потрошитель, или, по меньшей мере, догадывался, имея на то веские основания. К несчастью, среди мемуаристов не отыщется и двоих, чьи выводы совпадали бы.

Часто встречаются предположения, что Потрошитель покончил с собой вскоре после убийства Мэри Келли. Все они восходят к Холмсу, который первый пришел к выводу, что убийцы нет в живых, и начал обретать сторонников в верхних эшелонах полиции.

Новые схожие убийства, особенно Розы Майлет и Элис Маккензи, заставили многих разувериться в этом предположении, но не Холмса. Он указал, что смерть Майлет, скорее всего, последовала от естественных причин, а убийца Элис Маккензи был левшой, в отличие от уайтчепелского злодея. Для Холмса все улики с полной очевидностью указывали только в одном направлении.

К весне 1889 года Холмс не сомневался, что знает Потрошителя. Убийцей, терроризировавшим Ист-Энд, был некий Монтегю Друитт. Труп Друитта, барристера, получившего образование в Оксфорде[50], и по совместительству помощника учителя, который происходил из семьи с длинной историей психических отклонений, выудили из Темзы 31 декабря 1888 года.

Холмс, только-только привлеченный к расследованию, незамедлительно решил, что Потрошитель мог покончить с собой. Благодаря обыкновению выискивать в газетах сообщения с криминальным подтекстом он наткнулся на заметку о кончине Друитта на страницах малоизвестной газетенки, выходящей в Западном Лондоне, и был заинтригован.

Знакомство с жизнью Друитта поначалу заставило его усомниться, что это и есть Потрошитель. Адвокат проживал в Блэкхите, и из расписания поездов следовало, что он никак не мог добраться до Ист-Энда в требуемые часы. Холмс к тому же установил, что Друитт – заядлый спортсмен и принимал участие в крикетном матче в Блэкхите 8 сентября, каких-нибудь шесть часов спустя после убийства Энни Чэпмен.

Однако юридическая контора Друитта находилась в доме 9 по Кингз-Бенч-уок, вблизи Уайтчепела, и, как это ни маловероятно, убийца-психопат все-таки способен был лихо отбивать мяч вскоре после совершения убийства.

Совпадения дат убийств и перемещений Друитта, а также соответствие его внешности описаниям мужчины, которого несколько свидетелей видели с жертвами, произвели на Холмса достаточное впечатление, чтобы он начал копать глубже.

После очередной вылазки в Ист-Энде он как будто нашел неопровержимые доказательства того, что Друитт имел вкус к жизни подонков общества и к посещению пивных и притонов Уайтчепела. Окончательно Холмс уверился в вине Друитта после беседы с братом последнего, когда выяснилось, что этот единственный живой родственник покойного адвоката перед убийством Мэри Келли заподозрил Монтегю. Трудность заключалась в том, чтобы убедить других.

Партизанские методы Холмса обернулись против него. Неприятие, которое он возбудил в Андерсоне и других полицейских чинах, мешало ему доказать, что он верно установил личность убийцы. В конце концов ему надоело отстаивать очевидную для него истину, которую упрямо относили к одной из множества прочих возможностей, и он с отвращением устранился от расследования.

Единственное уцелевшее свидетельство, что Холмс раскрыл тайну Джека Потрошителя, представляет собой памятная записка Мелвилла Макнотена, одного из высоких полицейских чинов, причастных к расследованию. «Полученные мною из частного источника сведения, – пишет Макнотен, имея в виду Холмса, – не оставляют сомнений, что родные подозревали этого человека в причастности к уайтчепелским убийствам. Есть сведения, что он был сексуальным маньяком».

Каким бы важным ни было дело Потрошителя для британцев, каких бы усилий оно ни стоило Холмсу, не оно стало наиболее значимым расследованием 1888 года в глазах Уотсона, ведь в сентябре того года в дом 221-б по Бейкер-стрит пришла Мэри Морстен спросить совета Холмса относительно тайны, окружавшей смерть ее отца.

Мэри Морстен родилась в 1861 году в Индии и была дочерью офицера одного из индийских полков. Матери она лишилась в раннем детстве, и еще девочкой ее отослали для получения образования в Шотландию, где она жила в эдинбургском пансионе. В 1878 году после таинственного исчезновения ее отца она осталась совершенно одна и была вынуждена зарабатывать себе на жизнь в качестве гувернантки.

Загадочные объявления в «Таймс», призывавшие ее сообщить свой адрес, привели к ежегодной присылке ей ценной жемчужины и в конце концов к письму, приглашающему на встречу с анонимным благодетелем. Оно и явилось непосредственной причиной ее появления на Бейкер-стрит.

Представление о ее наружности мы можем составить только со слов Уотсона, тут же потерявшего голову. Однако ясно, что Мэри Морстен была привлекательной особой.

Что Уотсон сразу же был покорен Мэри Морстон, ясно из его собственных слов. Он записывает, как после встречи с ней «сидел и размышлял, пока мои мысли не приняли столь опасное направление, что я поспешил за письменный стол и яростно набросился на только что появившийся курс патологии».

И на нее, видимо, произвел впечатление галантный и добросердечный доктор. Только обстоятельства стояли на пути к браку, которого и он и она как будто желали с самого начала. На протяжении событий, излагаемых в «Знаке четырех», все время кажется, будто раскрытие тайны, окружающей жизнь Мэри Морстен, неизбежно воздвигнет непреодолимый барьер надеждам Уотсона. Сокровище Агры, сердце этой истории, сделает неимущую гувернантку одной из богатейших наследниц Англии, никак не подходящих в невесты бывшему армейскому врачу на пенсии.

Только когда сокровище канет в Темзу, Уотсон сможет почувствовать, что Мэри вновь доступна для него, и признаться ей в любви. Только когда золотой барьер между ними исчез, они смогли пожениться.

После брака с Мэри Морстен на исходе 1888 года Уотсон столкнулся с необходимостью зарабатывать на жизнь. Армейская пенсия, на которую он счастливо существовал более семи лет, была недостаточной, чтобы обеспечивать жену. Напрашивался только один практический выход.

Знакомство с Конан Дойлом и их сотрудничество при подготовке рассказов Уотсона к публикации, должно быть, подсказали доктору, что он может зарабатывать деньги литературным трудом. Правда, опубликовали только одну историю, «Этюд в багровых тонах», и она вроде бы не сулила Уотсону богатства. Они с Дойлом поделили между собой гонорар в 25 фунтов.

Возможно, Уотсон и грезил о карьере писателя, но последние месяцы 1888 года не давали даже намека на поразительный успех, которым ему предстояло наслаждаться позднее. И – неизбежно – он возобновил медицинскую практику, чтобы прокормить себя и свою жену.

В годы, последовавшие за его увольнением из армии по ранению, Уотсон как будто не проявлял желания вернуться к медицине. Он не был ни особенно честолюбив, ни энергичен и, втянутый в увлекательный мир Шерлока Холмса, не имел потребности заниматься чем-либо, кроме участия в разнообразных расследованиях своего друга.

Тем не менее совершенно очевидно, что он внимательно следил за новыми достижениями в медицине. В «Знаке четырех» он листает учебник патологии, и, что более удивительно, рассказ «Постоянный пациент» обнаруживает его знакомство с монографией доктора Перси Тревельяна о малоизвестных нервных заболеваниях, трудом, который, как считал даже его автор, к тому времени канул в забвение. Поэтому Уотсон мог питать уверенность, что удача и усердие обеспечат ему неплохой доход. И в декабре 1888 года он купил практику в Паддингтоне у старого больного врача по фамилии Фаркер.