А крошечная, покрытая белой волнистой шерстью собачка свернулась клубком, в мягкой корзиночке, у кресла, где обыкновенно сидит Матвеева. И прыгает к ней на руки по первому зову...

   По стенам тоже ковры висят. Только особенные: словно живые, люди и звери и деревья вытканы на них. И писанные красками картины тут же висят. И темные гравюры, на которых баталии представлены, и портреты каких-то королей, со шлемами на головах, с чеканами в руках, вот как в сказках описывают няньки царевичу. Это все короли английские.

   А на особом столике в опочивальне "молодой бабушки" чего-чего нет. Флаконы в виде цветов и драконов, фигурки фарфоровые... Зеркало такое большое, хорошее. А рама у него тоже из стекла, из разноцветного, выделанного в виде листьев цветов и золотых колосьев. Дорогой венецианской работы это зеркало. Сама Наталья с особенным интересом разглядывает его.

   И еще стоит поставец, вроде горки, здесь в углу. Тут уж столько наставлено, что у Петруши глаза разбегаются, чуть он подойдет. А трогать, он знает, ничего нельзя. Все такое красивое, хрупкое. Изломает -- "молодая бабушка" и недовольна будет, и побранит. Она одна только и решается делать выговоры ребенку.

   -- Надо, чтобы и он знал, что не все ему позволено, -- говорит умная шотландка. -- У нас принцев тоже так воспитывают. И это -- неплохо.

   Зато уж если снимет Матвеева с горки какую-нибудь безделушку, болванчика китайского, веер расписной, чашечку красивую, всю разрисованную людьми с косами на голове, и даст подержать мальчику, -- он и рад необыкновенно, и бережно держит вещицу. Слушает, что ему про нее расскажут, откуда она привезена, что обозначает, как делается... И потом отдает:

   -- Поставь, слышь, баушка?.. Да не кокни, гляди... Ладна забавка-то твоя...

   Наглядится здесь на все и мчится к Андрюше, в его детскую.

   Очень просто убрана эта комната. Проще всех в доме. Полочки для книг сделаны, стол стоит, за которым учится Андрюша Матвеев. Уже восемь лет ему. Он не только русскую грамоту и латынь, и польские азы, и греческие письмена понемногу разбирает.

   Но до этого и дела нет царевичу.

   Андрюша показывает царственному родственнику -- гостю кое-что поинтереснее книг. В больших коробах, покрытых кисеей, наколотые на шпеньки, сидят неподвижно яркие, цветистые бабочки, золотистые и бронзовые жуки невиданной величины и формы... Никогда таких Петр летом не видывал, хотя любит гоняться и ловить жуков и мотыльков.

   И малюсенькие зеленые ящерки, не то сушеные, а даже живые -- сидят у Андрюши в особом ящике, покрытом слюдой. Ловит мушек Андрюша и бросает в ящик.

   Ящерица быстро накидывается на жертву, мелькнет раздвоенный язычок -- и нет мухи, и другой, и третьей, сколько бы ни посадил к прожоре ее хозяин.

   А в одном углу -- целый небольшой крокодил, высушенный, отполированный, висит на шнурке с потолка. Один только раз, когда царь взял Петрушу с собой к лекарю фон Гадену, видел там царевич такое же чудище, только много больше, и напугался.

   А здесь -- чучело маленькое. И при Андрюше Петр не боится, хотя крокодил так и оскалил свои желтые частые зубы.

   Книги у Андрея тоже занятные. Таких в тереме царевич никогда еще не видывал ни у братьев, ни у сестер, хотя те тоже учатся, как и Андрюша.

   На больших листах -- люди и звери и деревья нарисованы... И еще какие-то круги, которых не понять.

   -- Это -- земля, -- говорит Андрюша.

   -- Не! Земля -- черная... Она сыплется... На ей трава, на ей хоромы стоят. Какая это земля, -- возражает царевич.

   А Андрюша уже новые чудеса выкладывает. Ставит на стол какой-то ящик, дернул за что-то. И ящик начинает играть, громко, хорошо так...

   А потом -- ведет в сад царевича. Тут позволяют везде бегать ему. Только сзади для порядку идет какая-нибудь нянька. Да где ж ей угнаться за ребятами!

   И это чувство полной свободы, отсутствие любовного, но не прерывного и потому тягостного надзора особенно отрадно детской душе.

   К небольшому гроту ведет хозяин гостя. В гроте -- вечно звеня, под самым сводом подземный ключ пробивается наружу, каскадом падает вниз и вытекает из грота нешироким кристальным ручьем, который весело катится дальше по ложу, выложенному, словно мозаикой, разноцветными камешками и перламутровыми раковинами.

   Из темного угла достает Андрюша два кораблика, чудесно вырезанных из коры, оснащенных и полных балластом, который не дает опрокинуться им при спуске на воду.

   Расправив измятые паруса, закрепив напрямую руль, пускает Андрюша свою флотилию по течению ручья.

   Бегут оба мальчика за быстро движущимися вперед суденышками и вдруг очутились на берегу небольшого чистого пруда, куда впадает ручеек.

   Посредине пруда устроен искусственный островок, на нем -- беседка в виде колоннады, увитой зеленью и плющом.

   Тут же, у берега, небольшая лодка привязана за колышек.

   -- Едем на остров, -- предлагает Андрей. -- Я умею грести. Сколько раз с тятей и с матушкой ездил туда... Хочешь?

   Петруша не решается сразу. Правда, ему никогда не случалось бывать на воде. Есть и в дворцовых парках пруды, большие, темные. Но всегда царевича остерегали, чтобы он даже близко к ним не подходил. И водяной ухватить может. И утонуть легко.

   Тогда уж не видать ему ни тяти, ни матушки... И царем никогда не быть.

   Да, те пруды -- мрачные, окруженные большими деревьями. Порою и другого берега не видно, такие они обширные. А этот -- веселый, ясный, небольшой... И кусты кудрявые кругом, цветы насажены... Раковины разноцветные кругом цветов и по берегу пруда раскинуты. Где тут водяному быть? И утонуть нельзя. Вон Андрюша говорит, что умеет возить по воде...

   Поборов инстинктивный, детский страх, ребенок бойко, решительно говорит:

   -- Сади меня, Андруса... Только в воду не рони, гляди... Я утону...

   Андрюша уже готов был исполнить желание гостя. Но в этот миг подоспела няня, далеко отставшая от детей.

   -- Стойте... Стойте... Што удумали, проказники... Грех какой. Вон царь-батюшка идет. Он ужо вам...

   Остановились дети, смотрят.

   Петруша даже от воды побежал на аллею, усыпанную золотистым песком.

   -- Тятя... Где тятя?.. Ен с Петрусой сядет... По воде поплывет... Где ен?

   Но, сообразив, что нянька обманула, мальчик сейчас же поспешил обратно.

   -- Нету тяти... Садись... Плыви, Андруса... Ты, нянька, прочь иди...

   Растерялась старуха. Удержать мальчика -- сил не хватит. Он, как развоюется, вырваться может из рук посильнее, чем ее старческие руки.

   А все-таки с нее взыщется, что допустила царевича до такого баловства, опасного и запрещенного строго-настрого.

   Ухватилась за борт лодки старуха, молит Андрюшу:

   -- Андрюшенька, не плыви с им. Христа ради... Не велено, слышь... Лучче мне в воду головой, ничем дите пустить на пагубу... Ох, не сажай ево и сам не сади-ся...

   -- Да если нельзя, я и не поеду, -- отозвался степенно Андрюша. -- Я нешто знал. Думалось, как меня пускают и одного в лодке, дак и Петруше можно... А то и не надо... Кинь, царевич... Идем, што я еще покажу.

   -- Не стану глядеть... Не надо Петрусе... Плыть охота... Плыть буду... Прочь, нянька! Иди, старая... Царю нажалуюсь... Хочу плыть... хочу... пусти...

   И он со слезами, с громким криком стал оттаскивать от лодки старуху, которая так и вцепилась в борт руками. Вместе с нянькой, которую мальчик тормошил изо всех сил, раскачивалась и плясала на воде небольшая лодочка, расплескивая воду и обдавая брызгами и няню и ребенка.

   Не слушая уговоров Андрюши, который видел, что добром дело не кончится, царевич с плачем стоял на своем. Лицо его побагровело и жилы на белом широком лбу проступили, как у его отца в минуты гнева.

   На крик ребенка поспешили Матвеева и Наталья, тоже сошедшие в сад и только усадив с собой ребенка в лодку и переправясь с ним на остров, удалось им успокоить упрямца.