Глубокое восхищение так явно выразилось на лице молодого шотландца, что царь не утерпел, переглянулся с хозяйкой и улыбнулся.
Трудно было и не залюбоваться на девушку.
Смуглое, южного типа лицо дышало здоровьем и влекло какой-то особой, почти детской миловидностью и выражением чистоты. Темные, большие глаза так и сверкали весельем и задором под бахромой густых ресниц.
Тонкие брови словно выведены были кистью. Пунцовый маленький рот, вот-вот готовый улыбнуться, нежно округленный подбородок, весь склад головы, которая, словно пышный цветок на стебле, покоилась на высокой, точеной шее, густые темные волосы, которые спереди так и выбивались кольцами из-под жемчужной поднизи кокошника, а сзади были заплетены в две тяжелые пышные косы... Все в этой девушке дышало красотой и весельем. А ее сильный высокий стан не по летам был развит и его не скрывали даже пышные складки просторного сарафана и взбитые рукава кисейной рубашки, собранные в тысячи складок на обеих руках.
-- Приемная дочка наша, Наталья, Кириллы дочь Нарышкина, стряпчего твоево рейтарского строю! -- отвечая на немой вопрос царя, заговорил Матвеев, знаком подзывая поближе девушку.
Пока она вторично низко поклонилась гостю, Матвеев продолжал:
-- Друзья мы давние с ее отцом и родичи дальние... Вот и взяли дочку к себе, на Москву, тута ей пару подыскать мыслим. Отец ее -- воин добрый... Не раз за твое величество кровь вражью и свою проливал. Вот, не будет ли милости, не пособишь ли девке? Ноне сестра женина недужна. Наташа и вызвалась хозяйке моей помогти... Добрая девка... Где што увидит аль послышит, беда какая у ково -- тут и она... Помочь бы норовит...
-- Ну, будет, Артамон Сергеич. И вовсе застыдил у меня Наташу! -- вступилась хозяйка, довольно бойко владея русской речью, хотя и с явным иноземным выговором. -- За стол прошу милости, хлеба-соли откушать... Наташенька, уж ты помогай мне... Вот, погляди, второй гость, земляк мой, Патрик сэр Гордон... Редко бывает у нас. Станет неволиться... А ты его упрашивай: ел бы да пил бы получче...
Алексей сел на верхнем конце стола, между хозяином и хозяйкой. На другом конце занял место Патрик рядом с Нарышкиной.
Непривычная еще к европейским обычаям, к общению с чужими, малознакомыми людьми за столом, Наталья, тем не менее, не очень растерялась. Она ничего не говорила, слушала, что ей негромко рассказывал сосед про свои странствия, про походы, про чудную родину. И только внимательно следила, чтобы он за разговорами не забывал пить и есть. Сама подкладывала ему на тарелку куски и подливала в кубок, когда он был пуст.
Алексей так же весело болтал с хозяйкой, но часто посматривал, что делается на другом конце стола, и прислушивался к тому, что там говорится.
-- Голосок веселый да звонкий у твоей приемной дочки. Ишь, смеется-то как радостно, словно жемчуг катит по серебру! -- заметил царь Артамону Сергеичу, когда Наталья на какую-то шутку Патрика залилась веселым, серебристым смехом.
-- Хорошая она, чистая душа... Жалостливая какая... Вот сейчас смеется. А напомни ей про беду какую людскую -- и слезы на главах. Девка у них одна, сдуру што ли, в пруд кинулась, в деревенский... Так Наташа дня три слезами горькими разливалася. "За што, -- говорит, -- душа молодая сгибла! Так жить хорошо на свете... А она сама на себя руки наложила". Еле утешили девку...
-- Да оно и видать, што сердечко доброе у девицы... А о чем смеялась, скажи? -- обратился громко к Наталье Алексей. -- Чем так разуважил тебя парень? Поведай.
-- Как же не смешно, царь-государь! -- хотя и робея, но глядя царю в глаза, отвечала Наталья. -- Ишь, говорит, ехать бы мне в ихни те краи. Там лучче-де, ничем у нас... А вдругбе -- и я бы там лучче всех была... Ну, слыхано ль такое?..
-- Не слыхано, а видано то, девица... Ловок ты, Петра. Сразу и силок ставишь... Ну, а скажи, девица, правду ль он бает, што лучче их края и на свете нету?.. Как мыслишь?..
-- Мне ли знать, государь? Я окромя нашей Кирилловки да вот усадьбы крестного здеся на Москве и свету мало видела... Мне ли знать?
-- А все же скажи... -- продолжал допытываться Алексей, очевидно, ища только предлога побольше поговорить с девушкой.
-- Што ж, я по совести скажу: ему, Петру-то Гордеичу, ево край мил... И ево правда: нет того краю милее. А мне -- наша Кирилловка всево милее! И краше ее на свете нету... Уж не взыщи... Хороша твоя Москва, государь... Лучче, может, и на свете нет... А у нас -- тише... Церковка хошь маленька, а войдешь в ее, станешь молитву творить, словно Бога вот слышишь за собою... А здесь -- шум, суета... Круг церквей -- рынок да базар. И в церквах словно ярманка... Народ туды, сюды... Снуют, не службу Божью правят -- друг дружку оглядают... Грех!.. У нас -- лучче!..
И, словно замечтавшись, с побледнелым лицом, с расширенными глазами, девушка стала еще прекраснее.
Матвеев обменялся с женой взглядом, выражающим и удовольствие, и легкое изумление.
Правда, они предупредили девушку, чтобы она не жеманилась, была посмелее, если хочет привлечь внимание царя. Но даже и они не могли бы ей подсказать лучшей темы разговора с Алексеем, таким богомольным и набожным, хотя и приверженным ко всем удовольствиям и радостям земной жизни.
Как раз в это время арап Джон с помощью еще двух слуг внес и поставил на особый стол, уставленный сулеями и флягами, небольшой, охваченный медными обручами бочонок.
-- Вот, гость дорогой, поизволь за здравье за твое особливой мадерки чару выкушать... Из Лондона мне прислана с особливой похвалой! Слышь, полста лет винцо лежалое...
И по знаку мужа боярыня Матвеева наполненные янтарной, густой влагой кубки на подносе подала сперва Алексею, потом Гордону и мужу.
-- А что же Наталья свет Кирилловна? Аль не пригубит чарочку? -- спросил Алексей. -- Волим мы и за ее за здравье пити, как и за всех, хто у вас в дому?
-- Не след бы оно девице на людях за чарку браться, гость дорогой. Ну, да уж твоей чести ради...
И Матвеев указал Наталье взять небольшой стаканчик, куда ей налили вина.
-- Будьте ж здоровы все! И крестнику моему скажи, что поминал я ево... Пусть растет скорее, Ондрюшка-крикун... Здоров ли он, кума, а? Што не скажешь? -- чокаясь с хозяйкой, спросил Алексей, ставший необычайно веселым и любезным.
-- Спаси тя, Господь, царь-государь! Растет малый, твоими молитвами держится... -- подымаясь и отдавая поклон, отвечала Матвеева. -- Уж не взыщите, гости дорогие, столу конец. Потчевать боле нечем. Не обессудьте... Прошу тути чары допивать... А я к сынку пройду, проведаю... Пойдем, Наталья!..
И с последними поклонами обе женщины вышли из покоя, оставя мужчин за вином, на свободе болтать, спорить, шуметь, как любили тогда.
Алексей ласково откланялся обеим и проводил внимательным взором Наталью, пока та не скрылась за дверьми.
-- Славная девица, Наташа-то твоя! -- сказал он Матвееву. -- Уж помяни мое слово: сыщу я ей сам жениха. Да получче которого!..
-- Сыщи, государь. Дело доброе сделаешь. Счастлив будет, кому она в жены попадет. Кроткая, веселая да разумная... Да рукодельница какая... Знаю я ее, повызнал за все года, как живет она у нас. Да еще...
-- Буде, слышь, не перехвали... И мед, коли не в меру сладок, прикропить... Сам вижу, что вижу... Не слеп... Вон, и Петра, поди, ночь не поспит... О девушке думаться будет.
И, жмурясь, словно кот, которому показали что-то лакомое, очень хорошее, Алексей раскатился густым, довольным смехом.
Долго еще шла пирушка. Довольный, слегка подвыпив даже, поднялся гость, обещав скоро опять заглянуть.
И он сдержал обещанье.
Чуть не через день стал царь заглядывать к Матвееву, оставался подолгу, делил трапезу и часто старался поговорить и побыть на свободе с Натальей.
Хозяева, насколько позволяли обычаи, не мешали ему.