Глубокий песок пляжа заставлял нас терять равновесие и мы то и дело оказывались в объятиях друг друга. Казалось мы стремились к этим падениям, так они нам были приятны. Наконец мы соприкоснулись губами и были поражены их сладости, влажности, упругости и мягкости одновременно. Волны окатывали нас прохладной пеной до тех пор, пока не накрыли с головой. Но это вызвало у нас гомерический хохот и необузданный восторг. Наверное, мы чего-то намешали в бокалы или съели случайно какой-то дурман. Магнетизм прикосновений нарастал с такой силой, что мы не отпускали объятий.

Не говоря ни слова, мы пошли обратно на виллу и долго поднимались по крутой каменной лестнице. Её сочные округлые бёдра призывно раскачивались прямо перед моим лицом и я прикасался к ним губами каждый раз, когда она делала очередной шаг на верхнюю ступеньку. Её голень, остававшаяся внизу, напрягалась, приобретая стройный рельеф. Я поцеловал её в изгиб под коленкой и она звонко захохотала.

Вилла была безлюдна. Только две пожилые официантки убирали со столов посуду с тихим ритмичным перезвоном хрусталя и фарфора. Мы переглянулись и поднялись наверх. Посреди огромной спальни под изломанным шатром крыши в лунном свете простиралась широкая кровать. Она упала на неё, широко раскинув свои нежные, гибкие руки и, воздев их вверх, позвала меня. Я лёг рядом и обнял её бёдра, уткнувшись своим лицом в её живот. Её пальцы перебирали мои волосы, вызывая во всём теле неистовую дрожь. Вытянув вверх ногу, она освободила бедро от шёлка и прикоснулась им к моему лицу. Я целовал его, с каждым поцелуем поднимаясь всё выше к её изумительной лодыжке.

С ловкостью цирковых факиров мы сняли друг с друга одежды, обнажая свои загорелые тела. От прикосновений кружилась голова и мутился взор. Сладкая нега растекалась по всему телу. Губы приобрели такую мягкость, что их было страшно сжимать. Нежность поцелуев стала походить на дуновение ветерка. Тугой шёлк её волос источал тепло и аромат ягнёнка. Лёгкие прикосновения её пальцев вызывали стальные напряжения моих мускулов. Обняв четырьмя пальцами её запястье, пятым я гладил её ладонь и чувствовал как неистово пульсирует под кожей её кровь. Гладя её по руке и скользнув по плечу, я накрыл ладонью её грудь. Ощутив её дрожь под своей рукой, я кончиками пальцев прочертил линию по её животу, бедру, колену, стиснув пальцами её лодыжку. Там тоже слышались стеснённые толчки. Нежно прикоснувшись к её икрам, я провёл пальцем под коленом и с силой сжал всей ладонью её смачную ляжку. За упругими, округлыми холмами и бархатными впадинами открылась сладкая, манящая бездна. Я вошёл в неё всем своим существом и она тихо застонала, распустив объятия. Прижавшись к ней всем телом, я дрожал от сладких судорог. Телотрясение продолжалось до тех пор, пока мы не потеряли сознание.

Очнулись мы в объятиях с ощущением просыпающейся плоти и снова начали ласкать друг друга поцелуями и поглаживаниями до мурашек. Мы засыпали и просыпались в объятиях несколько раз, пока нежные звуки флейты не заставили меня открыть глаза. Я лежал на широкой кровати среди скомканных простыней совершенно один. Геометрические узоры дубовых балок потолка постепенно вернули меня в сознание. Я вспомнил, что нахожусь в доме отдыха и понял, что заработала радиотрансляция.

Доброе утро, товарищи отдыхающие! Начинаем утреннюю гимнастику. С трудом приоткрыв веки, я озирал не знакомые предметы. Звуки флейты сменились резкими стуками по клавишам фортепиано. Я лежал один в огромной постели немецкого рейхсмаршала и вспоминал обрывки вчерашнего пиршества страсти.

Её нигде не было. Куда она исчезла?! Не в плен же её забрали?! Я упал на кровать и старался пробудить помрачённое вином сознание. Подушка источала тонкий аромат её волос, напоминающий горький запах полевых трав, выжженных прибалтийским июльским солнцем. Я долго лежал и не мог надышаться этим пьянящим ароматом.

Когда я спустился в столовую к утреннему кофе, там уже собирался заспанный артистический люд. Красавцы- чечены Ваха и Ахмет подкатили со своими абреками на отмытых до блеска мерседесах. Шурочка была весела и зазывала всех на поездку в Ниду, на дачу Томаса Манна, на копчёного угря.

Когда я начал задавать ей наводящие вопросы о её обворожительной подруге, она с плохо скрываемой радостью сообщила, что я опоздал, что мой поезд, а вернее сказать, самолёт уже улетел. Утром Шурочка проводила её в Тель- Авив и теперь может спокойно веселиться с гостями.

Я стоял на высоком берегу виллы Геринга, смотрел на волны Балтийского моря, сверкающие на ярком полуденном солнце, на чаек, носившихся над волнами и никак не мог ощутить те чувства, которые испытал прошлой ночью. Но это не похоже ни на запах моря, ни на вкус кофе, ни на прикосновение ветра. Это не похоже ни на что.

Властелинам гор, лесов и рек России.

Когда наступают первые заморозки воздух особенно вкусен. Он напоён ароматом жухлого разнотравья и пропитан морозной свежестью. Трава, прихваченная морозцем, приятно похрустывает под ногами, оставляя на сапогах мокрые узоры. Приятно сжимать в руках своё ружьецо, его холодные вороненые стволы и тёплое деревянное ложе. Оно чудно центровано и надёжно лежит в правой руке. Когда идёшь по полю вдоль болота, в любую секунду может вспорхнуть куропатка, выпрыгнуть заяц или сорваться с кочки кулик. Лёгкое движение руки и приклад, как влитой прилип к плечу, секунда на выцеливание и резкий хлопок выстрела сотрясает утреннюю тишину. Мой Шарик мало что понимал в охоте, но добычу приносил исправно. Вид у него становился такой важный и отходил от добычи он так равнодушно, что мне хотелось его потискать и расцеловать. С детства бабушка приучила меня не стрелять лишней дичи. Только для пропитания. А поломав зубы дробью, выпущенной мною в садящегося мне на голову селезня, я стал ещё и думать о том, как взять добычу с умом. Весь заряд в тушку не укладывал, старался царапнуть одной крайней дробинкой. На ужин предпочитал взять трёх- четырёх резвых бекасов, чем разделаться с простодушной куропаткой. Настоящий охотник бьёт лису в глаз, чтобы шкуру не попортить.

Закончив в 1993 году съёмки фильма, мой приятель Микитон собрался на утиную охоту. Дело было осенью. Мы приехали в Нижний и с местными охотниками поплыли в волжские плавни, в районы Мари Эл. Высадились мы на живописном острове с уютной избушкой. Народу набралось много. Человек пять или шесть вместе с нами. Микитон, Элизбар, Толя-Рафинад, купец Женя и трое его вассалов. И от охоты я решил улизнуть. Пойду, думаю, один по острову. Посмотрю, кто здесь живёт. Своё решение объявил с вечера, за чаем. Отговаривать меня никто не стал.

Дом был маленький. Сени и одна светёлка. У маленького окна стол с самоваром, полки с провиантом по стенам, а по центру у стены, огромный диван в стиле ампир. И как они его сюда притащили, ума не приложу. Может царь когда-то здесь заночевал. Микитон наотрез отказался возлежать на диване. На диван положили меня. Я принял дар смущённо, но быстро уснул и не успел потерзаться стыдом. Ночью, когда встал по нужде, пошёл ступать по головам охотников, плотно прижавшихся друг к другу на полу и чуть не раздавил светлую голову своего друга Микиты.

Утром меня разбудил сладостный запах первых заморозков, просочившийся из сеней. В доме было тепло. Пахло сухими травами и мёдом. Егерь держал пчёл. Тишина и покой уговаривали ещё понежиться под ватным одеялом, но очень хотелось есть. Я натянул порты и вышел на волю. Грудь распирало от счастья и свежего воздуха. Дошёл до Волги и умыл своё опухшее лицо. Мы вчера прилично приняли на грудь ядрёного самогона. Вдали слышалась канонада. Это мои соратники стреляли уток в камышах, разгоняя катер до сверхзвуковой скорости. Затопив самовар, я вскинул ружьецо и пугнул двух пролетавших ворон. Они на меня удивлённо посмотрели, но маршрут свой менять не стали. Опознали чудака.